– А что кислый? Живот болит?

– Ой, шибко болит!

– Сейчас Найдан-Доржи травы даст. Выпьешь, пройдет… Приведи его, – обернулся Унгерн к Безродному.

– Не надо. Уже меньше болит! – радостно сообщил Жоргал.

Безродный заколебался, но Унгерн повторил:

– Приведи.

Он посмотрел вверх. Хотя небо синело по-прежнему, вокруг всё незаметно переменилось. У земли ветер почти не ощущался, но вершины сосен раскачивались и заунывно шумели. От этого рождалось предчувствие опасности, грозной близости иной жизни. Там, вверху, гуляли степные боги, товарищи Саган-Убугуна. Они слетелись, как мухи на мед, – поглядеть, что будет с человеком, которого покинул Белый Старец.

– Ты большевик? – внезапно спросил Унгерн.

Это слово Жоргал выучил прошлой весной, когда на дороге между Хара-Шулуном и русским селом его остановил пьяный японский офицер с двумя солдатами. Офицер ткнул Жоргала в грудь, после чего показал сперва большой палец, потом мизинец и стал спрашивать, попеременно шевеля то одним, то другим: «Эта? Эта?» Жоргал подумал, что японец спрашивает, куда идти к русскому селу, которое было больше их улуса, и указал на большой палец, как раз в ту сторону и направленный. В то же мгновение японец завизжал, как раненый заяц, и страшным ударом сбил его с ног. Жоргал долго не мог понять, за что ему досталось, пока приехавший в Хара-Шулун русский ветеринар не объяснил, что японец интересовался, кто он по партийной принадлежности – большевик или меньшевик.

Теперь, наученный горьким опытом, Жоргал оттопырил мизинец и сказал:

– Зачем большой? Маленький… Меньшевик.

Подошел заспанный Найдан-Доржи. На щеке у него, как морозный узор на заиндевевшем окне, отпечаталась ветка папоротника. Узнав, что его разбудили из-за Жоргала, который заболел животом, он обиделся, но не выдал обиды.

– Пойдем, траву дам. С чаем выпьешь.

– Нет, – сказал Унгерн, – осмотри его при мне. Вели халат снять.

– Сними, – недоумевая, повиновался Найдан-Доржи.

– Зачем снимать? Уже совсем не болит, прошел, – доложил ему Жоргал и весело похлопал себя по животу.

– Снимай! – приказал Унгерн, вынимая револьвер.

Дрожащими пальцами Жоргал отстегнул верхний крючок. Он знал, Саган-Убугун не подставит ладонь, чтобы его спасти. Наверное, он ушел пешком, раз белая кобыла всё еще стоит на краю поляны, но вернется, когда Жоргал упадет мертвый и гау сорвут у него с шеи. Нужно было бросить его в лесу или сжечь.

Он отстегнул второй крючок. Найдан-Доржи подступил ближе, заметил, изумился, протянул руку. Жоргал оттолкнуть его. Сам выхватил гау, вцепился в него обеими руками, не снимая шнурок с шеи, и пригрозил:

– Порву!

Найдан-Доржи отшатнулся, услышав, как под его пальцами слабо треснул священный шелк.

– Я сильный! – предупредил Жоргал.

Безродный с шашкой в руке остановил Унгерна, уже вскинувшего револьвер.

– Не надо, ваше превосходительство, не стреляйте. Тут далеко слыхать. Я его по-казацки…

– Руби! – крикнул Жоргал. – Только я раньше порву!

– Зачем? – спросил Унгерн.

– Чтобы ты не жил, мангыс!

– Почему ты называешь меня мангысом?

– У тебя глаза мангыса.

Унгерн усмехнулся.

– Думаешь, Саган-Убугун хранит меня потому, что я ношу этот гау? Китайцы арестовали Богдо – я воевал с китайцами. Красные русские убивают лам, оскверняют дацаны – я воюю с красными русскими. Саган-Убугун любит меня и без гау будет любить.

Жоргал слушал, но не слышал ни слова. Ясно было одно: отдашь гау – убьют, порвешь – тоже убьют. Лишь так вот, впившись ногтями в шелк, он еще мог жить.

Унгерн, не сводя глаз с Жоргала, приказал Найдан-Доржи:

– Покажи ему… Пусть увидит, что я говорю правду.

Тот медленно, ссутулившись, побрел через поляну, простерся в восьмичленном поклоне перед белой кобылой и начал читать молитвы. Наконец воскликнул:

– О, великий! Дай знать, что ты с нами!

Кобыла с радостным ржанием присела на задние ноги. Видя, как невидимый всадник опустился ей на спину, Жоргал не выдержал и заплакал. Слеза потекла по щеке, по пробивающимся усам, заползла в угол рта.

Он держал гау перед грудью, то слегка разводя руки и натягивая халембу, то сдвигая их, словно играл на крошечной гармонике. Ясно было, что не сможет долго так стоять, вот-вот налетят, повалят, отнимут. Всё тело было уже мертвое, будто душа опять его покинула, только в пальцах оставалась жизнь, хотя и они слабели с каждой секундой. Скоро им не под силу будет совладать с китайским шелком. Сквозь слезы он видел зависшую высоко над степью нитку гусиной стаи и вспоминал, как мать брызгала молоком ему вслед, чтобы невредимым вернулся домой.

– Отдай, – сказал Унгерн.

– Не нужен, говоришь? – прошептал Жоргал. – А зачем просишь?

– В нем благословение Богдо-гэгена. Отдай, и я прощу тебя. Я люблю смелых людей.

Безродный бесшумно скользнул вбок, перебежал за деревьями, с шашкой наготове сзади стал подкрадываться к Жоргалу, но тот вовремя оглянулся.

– Не подходи! Порву!

– Лучше отдай, – посоветовал Найдан-Доржи. – Нойон-генерал простит тебя.

– Клянусь, – подтвердил Унгерн и поднял вверх ладони, призывая небо в свидетели.