Я прошел в кабинет в задней части дома, и Барбара протянула мне кипу телеграмм. Перед ней их лежала целая гора, и они продолжали приходить практически безостановочно. Автоответчик был включен на минимальную громкость. Мне показалось, я услышал чей-то злобный шепот: «Извращенец поганый».

Я развернул первую телеграмму:

— Прекрасно — прошептал я. — Значит, она делает дополнительные копии фильма. Когда пришла телеграмма?

— Возможно, еще вчера, — ответила Барбара. — Здесь таких не меньше пятидесяти. А еще двадцать принесли сегодня утром. Я сортирую их так быстро, как могу.

— Ну, на сегодняшний день это для нас лучший способ общения. Так что пусть автоответчик работает себе на здоровье, а вы пока займитесь телеграммами.

— Позвони по номеру, с которого отправлена телеграмма. Номер лос-анджелесский. Посмотрим, вдруг мы сможем поймать Джеремайя позже, — произнес Дэн.

— У меня для вас еще новости, — сказала Барбара. — От Райнголда. Он приезжал сюда в ваше отсутствие. Миллионер из Форт-Уорта Джо Тревис Бакнер рвет и мечет из-за того, что музеи имеют первое право выбора. Он хочет две картины прямо сейчас. Но Далласский музей уже сделал солидное и недвусмысленное предложение: пятьсот тысяч долларов за «Белинду с куклами». Райнголд попросил две недели для рассмотрения предложения. И да, тот другой парень… кажется, граф Солоски. Граф Солоски — так вроде. Ну, в любом случае он из Вены. Словом, он купил четыре картины и уже заплатил. Хотите знать, какая сумма набегает? Райнголд, похоже, считает, что этот Солоски не менее важный покупатель, чем музеи. Просто потрясающе. Правда?

Барбара выжидательно посмотрела на меня. И я прекрасно знал, что должен был что-то сказать, хотя бы из элементарной вежливости, так как она, милая, трудилась ради меня не покладая рук и очень устала. Но я промолчал, поскольку у меня действительно не было сил говорить.

Я пошел на кухню и рухнул на свой любимый стул.

Итак, граф Солоски подписал чек. Райнголд обхаживал графа целых тридцать лет, не меньше, считая его коллекционером произведений искусства номер один в мире. А потому Солоски имел приоритет даже по сравнению с музеями. Действительно, «просто потрясающе», ничего не скажешь! По крайней мере, для того парня, каким я был шесть месяцев назад, в тот знаменательный день, когда встретил ее на приеме Ассоциации книготорговых организаций, того парня, который сказал: «Если я не брошусь с обрыва, то так никогда никем и не стану».

Другой человек вряд ли сможет сфокусироваться на моих переживаниях. Я и сам-то вряд ли на это способен. Я смотрел на происходящее будто со стороны, как на пейзаж, написанный импрессионистом: цвет, линии, симметрия расплывчаты и скорее относятся к категории воздушного, чем земного.

— Ты знаешь, что это не сработает, — услышал я голос Дэна.

Полицейские появились во вторник, ровно в девять тридцать утра. Дэвид Александер приехал на два часа раньше. Он оказался стройным, худощавым блондином с холодными голубыми глазами за стеклами авиаторских очков в тонкой золотой оправе. Он сидел, сложив пальцы домиком, и я смутно припомнил, будто когда-то читал, что на языке жестов это означает превосходство над окружающими, но мне было все равно.

Мне не хотелось с ним говорить. Я думал о Белинде, о том, как тяжело ей было рассказывать свою историю Олли Буну. Но Александер был моим адвокатом, и Дэн настоял на том, чтобы я ничего от него не скрывал. Ну что ж, ничего не поделаешь. Надо так надо. Выложи свои чувства на стол, словно конверт с оплаченными счетами.

Утренние телевизионные новости оказались чертовски неприятными. Джи-Джи и Алекс, которые приехали позавтракать со мной, отказались их смотреть и ушли пить кофе в гостиную.

Показывали снятый накануне вечером репортаж о том, как Дэрил, в мрачном темно-сером костюме, зачитывает перед телерепортерами заранее подготовленное заявление:

«Моя сестра Бонни находится в состоянии крайнего нервного истощения. У нее был тяжелый год — год непрерывных поисков и переживаний, — что не могло не сказаться на ее здоровье. Что касается тех картин в Сан-Франциско, то мы имеем дело с психически неуравновешенным человеком и с серьезным нарушением закона, а также с пропавшей девочкой, которая еще не достигла совершеннолетия и, возможно, сама страдает психическим расстройством. Картины эти, скорее всего, написаны без ее согласия; вполне возможно, что она не имела о них никакого представления, и, естественно, они были сделаны без согласия ее единственного законного опекуна — моей сестры Бонни Бланшар, которая также не имела о них никакого представления».

Затем непристойность моих картин в своем интервью осудила представительница «феминистских организаций, выступающих против порнографии», молодой амбициозный адвокат из Нью-Йорка Черил Уилер. Она изложила свои взгляды, ни разу не повысив голоса:

«Выставка является самым настоящим изнасилованием. Если Белинда Бланшар действительно жила с Уокером, что пока еще достоверно не установлено, тогда перед нами вопиющий пример насилия над ребенком, число случаев которого в нашей стране постоянно увеличивается. Нам доподлинно известно только одно: сходство девушки с Белиндой Бланшар и доброе имя ее матери безжалостно эксплуатируются Уокером, возможно, без ведома самой девушки…