И вот он в Орлеане — выдернут приказом из ставки и направлен для обеспечения спокойного отъезда французских министров, благо дивизия Роммеля прорвалась на юг очень далеко, и под рукой генерала не имелось хорошо знающего французский язык батальонного командира, кроме Люка.

Посылать офицера меньшей должности было бы вопиющим нарушением воинской этики. Недаром генерал Вейган, узнав, что молодой капитан командует разведывательным батальоном, назвал его «комманданом», то есть командиром батальона или майором, как принято в германской армии, повысив его на словах, таким образом, в чине.

А вскоре Люк, к своему великому удивлению, оказался комендантом города, ибо никаких других немецких войск, кроме его двух бронеавтомобилей и маленькой команды связистов, там просто не было и быть не могло. И такая лавина срочных дел обрушилась на него, что он к вечеру очумел, а связисты охрипли, беспрерывно связывая его с командованием.

Перед его апартаментами собралась огромная толпа беженцев, и французские ажаны-полицейские с трудом навели там порядок. И тут же выяснилось, что именно Люк должен выписывать пропуск для проезда обратно и подписать наряды на горючее, которое в количестве 10 тысяч тонн имелось в городе и охранялось французскими солдатами.

Как и свойственно немцам, капитан педантично взялся за работу и сильно удивился, когда выяснил, что солнце давно взошло и уже наступает вечер. Площадь внезапно опустела, и Люк облегченно вздохнул, чувствуя, как усталость буквально разлилась свинцом по телу. Не лучше выглядел и переводчик Кардорф — лейтенанта буквально мутило от проделанной работы, ведь именно он вел собеседование с желающими выехать, определяя, кого нужно отправлять по домам в первую очередь.

— Как вы полагаете, Кардорф, не пойти ли нам куда-нибудь в город и пропустить по бокальчику?

Переводчик нашел предложение новоявленного коменданта привлекательным, и офицеры, здраво рассудив, что у ратуши вроде работало вчера какое-то кафе, направились туда, еле волоча ноги.

Улицы были пустынными, город словно вымер. Офицеры не понимали, что произошло, и доплелись до ратуши. Но там, кроме их двух бронеавтомобилей, тоже никого не было, а кафе закрыто. Удар был так силен, что Люк застонал — он был сильно голоден.

И только сейчас Люк понял, что произошло. Ведь с утра к нему пришел мэр и спросил, будет ли в городе введен комендантский час и с какого времени. Люк, рассудив на пока еще свежие мозги, что летом темнеет поздно, приказал ввести «кувр-фе» с десяти часов вечера и подписал нужные пропуска для таксистов и врачей, что было обязательным делом — мало ли кому потребуется срочная медицинская помощь.

И теперь он пожинал плоды своей собственной распорядительности — на часах четверть одиннадцатого, а французы, боясь хоть чем-то разозлить немцев, дисциплинированно, будто прирожденные пруссаки, уже сидят по домам, закрыв все вечерние заведения. С ума можно сойти, если раньше не умереть от голода!

Бергхоф

— Меня за малым не придушили, — Андрей машинально потер шею, — но дело сотворено. Теперь все пойдет по-другому.

Вечерело. Большое окно, чуть ли не стеклянная стена, выходило на живописную гору Унтерсберг, прямо как натуральная картина. Все же настоящий Гитлер был художником, оттого он и избрал для своей резиденции это чудное альпийское местечко. Лепота, одним словом, горный курорт, на каких он в т о й жизни не был.

Хотя на горы насмотрелся и на персики с гранатами, век бы их не видеть. Ибо там не отдыхал, а глотал пыль и отчаянно надеялся, что вернется домой, вырвется из этого кошмара, где в каждом кишлаке смотрят трассерами злобные, ненавидящие «шурави» глаза.

Сегодня утром он приехал в это прекрасное местечко на заслуженный отдых. Необходимости томиться в бункере ставки уже не было, как и не нужна стала сама ставка на время, пока «Морской лев» не состоится.

Но работа фюрерская не отпускала — на целую неделю вперед были расписаны десятки встреч, которые состоятся именно здесь. И главная — прибудет сюда сам Бенито Муссолини, знакомый ему по пьяным воплям в общаге парочки студентов, друзей неразлейвода. Как нажрутся, так ходят по коридору и кричат в луженые глотки: «Муссолини жив!»

Андрея такой распорядок работы полностью устраивал. За эту неделю он полностью войдет в курс дел и выработает дальнейшую манеру поведения, а там можно и в Берлин ехать, в рейхсканцелярию, вершить внешнюю и внутреннюю политику. Пока ни одна собака так ничего и не пронюхала, и он надеялся, что будет и дальше играть свою роль.

Но сегодня он отдыхал в гордом одиночестве, искренне радуясь, что чуть не попал впросак — не думал, что любовница Гитлера живет здесь постоянно, он сам по дури считал, что Ева Браун находится в Берлине. Ан нет, она именно здесь, в главной резиденции фюрера, предназначенной для отдыха, вроде «домоправительницы фрекен Бок». На вид довольно привлекательная молодая особа, ему, настоящему, ровесница. И никакая не грымза, как он ее представлял — да хоть в том же «Освобождении».