Я чувствую, что теперь вполне готов сделать последнее усилие, то самое, по-настоящему трудное.

Иногда, когда просыпаешься, сразу понимаешь — произошло что-то нехорошее. У меня самого не раз возникало такое чувство, особенно на первых порах, когда я решил целиком и полностью посвятить себя ремеслу писателя. Я поднимался с твердой уверенностью, что опоздал на работу, и лишь потом вспоминал, что отныне сам могу распоряжаться своим временем и, если хочется, поспать подольше. Это явственное ощущение беды бывает таким сильным, что в те несколько минут, пока ты еще не осознал, какой сегодня день и каковы твои планы, любая мелочь может повергнуть тебя в настоящую панику.

Проснувшись в постели Линды Вильбьерг, я моментально ощутил: случилось нечто такое, чего быть не должно. Надо сказать, что спал я крепко, как убитый, но это неудивительно. Ведь за последние пару дней я почти не сомкнул глаз, да и физическое напряжение, сопутствовавшее событиям сегодняшней бурной ночи, давало о себе знать. Во всяком случае, все тело ныло. Мы занимались сексом как дикие звери. По всему дому и во всех мыслимых и немыслимых позах. Хоть страсть и била во мне через край, все же некоторое время — казалось, долгие часы — мне удавалось как-то сдерживаться, и, лишь когда мы наконец оказались в кровати, я целиком и полностью отдал себя во власть необузданных фантазий Линды и позволил ей довести нас обоих до оргазма. Вероятно, сразу же после этого я и уснул — по крайней мере, больше я ничего не помню.

Тем не менее вовсе не физическая усталость и не непривычная обстановка лежали в основе возникшего у меня странного чувства. Нет, причиной здесь было нечто иное, однако, что именно, я понять не мог.

Я осмотрелся по сторонам. Спальня была выдержана в белых тонах и сейчас, в тусклых отблесках света, проникающих сюда сквозь упершиеся в мрачное небо мансардные окна, выглядела довольно унылой и холодной. Линды рядом со мной не было. В воздухе пахло сексом и потом, как после какой-то пьяной оргии. С кровати мне была видна открытая дверь, за которой начиналась галерея с лестницей, ведущей на первый этаж. На какое-то мгновение в моем сознании всплыли картины того, как мы, поднимаясь сюда, совокуплялись, меняя позы, чуть ни на каждой ступеньке.

Я тряхнул головой и моментально пожалел об этом: в затылке разом вспыхнула резкая боль, как будто по нему ударили кузнечным молотом. В горле у меня пересохло, из живота то и дело доносилось громкое урчание.

Медленно и осторожно я приподнялся и сел. Когда я сделал попытку встать, ноги мои задрожали и мне пришлось выждать несколько секунд, пока головокружение пройдет. С превеликим трудом я доковылял до двери и вышел на лестницу. По всей ее длине на стене были развешаны маленькие литографии. Придерживаясь за перила, я побрел вниз. Было видно, что литографии соединены общим сюжетом, однако каким именно — я понял, лишь добравшись до последних ступенек. Это были сцены из «Божественной комедии».

Открытие заставило меня усмехнуться. Затем я повернул голову.

Представшее моим глазам зрелище заставило меня с криком отпрянуть назад.

На балясинах галереи в веревочной петле, затянутой на шее, висела Линда Вильбьерг.

Мертвые глаза Линды были широко распахнуты от ужаса, как будто перед смертью они созерцали нечто невероятное — дикое и страшное. От самой шеи все ее стройное белое тело было измазано запекшейся кровью. Вероятно, ее струйки стекали между грудей Линды и достигали самого низа живота, который представлял собой пугающее зрелище — одну сплошную рану, ибо ей был с силой заткнут какой-то крупный предмет во влагалище.

Приглядевшись, я увидел, что это книга.

Я отвел взгляд и уставился в белую стену. Меня трясло — пришлось даже присесть на ступеньку лестницы, чтобы не упасть. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, я попытался снова взять себя в руки.

Спустя пару минут я медленно и осторожно повернул голову.

Обнаженное тело повешенной Линды Вильбьерг никуда не исчезло. Под ним расплывалась большая лужа крови. Кровь была темной, почти черной, блестящей, маслянистой и напоминала нефть. Рядом валялся опрокинутый стул. Вокруг тела на полу были видны отпечатки ног — целая масса кровавых следов, как будто кто-то исполнял под телом повешенной какой-то замысловатый танец.

Сердце у меня в груди готово было выпрыгнуть наружу, к горлу подкатила тошнота. Я согнулся в три погибели, встал на четвереньки, и меня стошнило прямо на пол у самой лестницы. Рвотные позывы следовали один за другим с такой силой, будто это были удары в живот, и продолжались даже после того, как желудок мой опустел. На смену рвоте пришли икота и рыдания. Горло у меня перехватило, я с трудом дышал, при этом громко всхлипывая, как ребенок.

Все так же, на четвереньках я добрался до лужи крови и, встав на колени, посмотрел на труп Линды.

Даже не прикасаясь к ней, я понял, что она уже остыла. Цвет кожи и застывшая поза говорили о том, что горячее тело, столь щедро дарившее мне наслаждение сегодняшней ночью, теперь представляет собой лишь кусок мертвого мяса. Ноги Линды находились примерно в полуметре от пола. Я все же протянул руку и взялся за одну из них. Она была такой ледяной, что я едва не отпрянул, однако сумел сдержаться. Ногти на ноге были покрыты темно-лиловым лаком. Вчера я этой детали не заметил, теперь же она была совершенно неважна.