— Господи, а ведь как хорошо сказано!

Она просит у Йорана ручку, быстро записывает свои слова, читает их про себя и широко улыбается.

— В общем, если я когда-нибудь все-таки напишу книгу, там обязательно будут эти слова.

Май-Бритт улыбается. Ванья мечтает стать писательницей. Всей душой Май-Бритт желает подруге удачи. Ванья смотрит на часы.

— Эта мысль пришла мне в голову без четверти четыре утра пятнадцатого июня тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Я приняла решение — я переезжаю в Стокгольм. И мы можем уехать вместе. Пусть не в один город, но из этой дыры мы с вами обязательно сбежим.

Май-Бритт и Йоран смеются.

С рассветом к ней возвращается уверенность. Она сделала правильный выбор, они не смогут отнять это у нее. У нее есть замечательная подруга, Ванья. Она всегда рядом, когда Май-Бритт в ней нуждается. Что бы она без нее делала.

Ванья.

И Эллинор.

Май-Бритт прислушалась к тому, что происходило в ванной. Там было тихо. Боль в спине немного ослабла. Осталась лишь ноющая тяжесть, которую можно было терпеть. И ей по-прежнему нужно в туалет.

— Богом клянусь, незнакома я с этой Ваньей.

Май-Бритт фыркнула. Клянись-клянись. Мне все равно. И Ему тоже.

— Скоро меня начнут искать. Я уже полчаса как должна быть у следующего получателя услуг.

Бессмысленно. Она никогда не добьется от нее правды. Еще и описается при этом. Вздохнув, Май-Бритт развернулась и открыла дверь. Эллинор сидела на унитазе, опустив крышку.

— Выходи. Мне нужно в туалет.

Эллинор медленно покачала головой:

— Вы сошли с ума. Чего вы добиваетесь?

— Мне нужно в туалет. Уходи!

Но Эллинор не двинулась с места.

— Я не встану, пока вы не расскажете мне, почему вы решили, что я ее знаю.

Эллинор спокойно откинулась назад и скрестила руки на груди. Устроилась поудобнее и закинула ногу на ногу. Май-Бритт сжала зубы. Если бы самая мысль о том, чтобы прикоснуться к чужому телу, не внушала ей такое отвращение, она бы ее ударила. Дала бы пощечину.

— Тогда я сейчас сделаю это на пол. И ты знаешь, кому придется убирать.

— Пожалуйста.

Эллинор стряхнула что-то со своих брюк. Еще чуть-чуть, и Май-Бритт не выдержит, но она ни за что так не унизится, да еще перед этим мелким, заслуживающим презрения существом, которому, похоже, всегда удается взять верх. А еще она ни в коем случае не должна допустить, чтобы Эллинор обнаружила кровь в моче, потому что тогда эта мелкая предательница включит сирену. Ей оставалось только одно — как бы противно это ни было.

— Она написала кое-что в письме.

В письме? Ну и что она написала?

— Тебя это не касается. Ну что, теперь встанешь?

Эллинор сидела на месте. Май-Бритт начала впадать в отчаяние. Несколько капель мочи она не смогла удержать, и трусы уже намокли.

— Это, наверное, недоразумение, я прошу прощения за то, что заперла тебя. Хорошо? Ну что, теперь ты встанешь?

Со вздохом поднявшись, Эллинор взяла ведро и вышла наконец из ванной. Быстро закрыв дверь, Май-Бритт села на унитаз. И с облегчением почувствовала, как ослабло давление в мочевом пузыре.

Хлопнула входная дверь. Прощай, Эллинор. Мы больше не увидимся.

Неожиданно, без каких бы то ни было предвестий, в горле у нее образовался комок. Сколько она ни пыталась проглотить его, ей это не удавалось. Слезы, беспричинные слезы полились у нее из глаз, и она ничем не могла остановить их. Как будто внутри у нее что-то лопнуло. Она закрыла лицо руками.

Невыносимое горе.

И когда она осознала собственное поражение как неоспоримый факт, ее охватила эта дурацкая тоска. Как же ей хотелось, чтобы хоть один человек, пусть единственный, по собственной воле, а не за плату приходил к ней в дом, хоть ненадолго.

Она позвонила на работу и взяла оставшиеся пять дней отпуска. Счет неиспользованным дням она не вела, раньше ее это вообще не интересовало. Она ни разу не использовала до конца полагавшиеся ей пять недель отдыха, и дни накапливались годами. Причиной никто не поинтересовался, руководство ей доверяло. Ее считали ответственным руководителем, который не может отсутствовать на рабочем месте без уважительных оснований.

В следующие дни она навещала Перниллу каждый день после обеда. Известие о том, что из кризисной группы теперь будет приходить только она, Пернилла восприняла без возражений, но и без радости. Моника посчитала это добрым знаком. Ее не отвергали — пока этого достаточно.