— В разбитое зеркало к несчастью смотреть, — прошамкала она. Лиза пожала плечами и отвернулась. Глаза у нее и правда были разные, и она понятия не имела, почему и что с этим делать. Увидят — начнут дразнить... Лиза расстроено прикусила губу, чтобы снова не расплакаться, и принялась пальцами вытягивать челку, пытаясь скрыть за ней разноцветные глаза. Как-то это было некрасиво, неправильно и даже немного страшно — разноцветные глаза. Ненор­мально.

«Скажи взрослым», — тихо шепнул голос Никиты с непонятным ехидством. Лиза сердито тряхнула головой — вот же лезет не вовремя! — и задумалась. К бабушке идти глупо, опять будет кричать — она последнее время постоянно Лизу за что-то ругает, как будто на всякий случай. Как будто... боится чего-то? Боится и чувствует себя виноватой.

А вот с дедом поговорить можно, решила Лиза. Он хотя бы не кричит.

Дед сидел за кухонным столом, читал газету и почему-то грыз дужку очков. Лиза подергала его за рукав.

— Угу, — откликнулся дед, — чего тебе?

— Деда, у меня глаза...

— Угу. Бабушке скажи.

— Ну, деда! — она снова дернула его за рукав и отвела челку, чтобы лучше было видно. Дед прикусил дужку очков так, что она сломалась, и зашелестел газетой. Лиза вздохнула.

— Что такое «гэкэчэпэ»? — спросила она, заглядывая через плечо. Газета выглядела странно: текст крошечный, убористый, а заголовки — громадные, чуть ли не на пол-листа.

— Ох, не знаю, Лизок, ох, не знаю, — пробормотал дед как-то растерянно. — Сходи лучше погулять.

— Что-то случилось? — спросила Лиза. — Что-то ведь случилось, правда? И с мамой, и с папой, и вообще...

Дед, наконец, оторвался от газеты, скользнул взглядом поверх ее головы. Как папа тогда, в том единственном разговоре о Никите. Что-то ненормально, поняла Лиза; и, наверное, ненормально что-то именно с ней.

— Все нормально, — сказал дед. — Все нормально, понятно? Будь хорошей девочкой, иди, не мешай.

Лиза тихо вышла из кухни.

— Ужасно, когда с тобой не хотят разговаривать, — пробормотала она.

— Ну, ты же им все время мешаешь, — ответил Никита, и Лиза судорожно вздохнула. — Давай лучше в самолет поиграем.

— Чур, я — стюардесса! — быстро сказала Лиза и принялась рассаживать вдоль дивана игрушки.

Глава 3. Лизу загоняют в угол

Лизу загоняют в угол

Мокрый ноябрьский ветер нес желтые листья и мелкий мусор; кроны пирамидальных тополей походили на огромные кисти, красящие небо в оттенки серого. Лиза, пригибаясь под моросью и оскальзываясь на мокрой тропинке, бежала из школы. Серебристый воробушек, спрятанный под школьной формой, уже привычно холодил кожу: Лиза воспринимала его как волшебную нетающую льдинку, хрусткую и узорчатую, чудесное напоминание о холодном Черноводске. Там уже была зима, настоящая зима, и тропинка из дома до школы идет между сугробами выше человеческого роста. Девчонки роют в них пещеры; можно принести туда свечи — и будет тепло, как в настоящей комнате, и желтые лучи огня станут отражаться от снега, а сверху — просачиваться дневной свет, ярко-голубой, как крыло сойки.

А здесь, на юге, все еще была осень. Жирная черная земля перемазала туфли; гольфы совсем забрызгало грязью, и несколько капель долетело даже до белого фартука. Бант Лиза сорвала и запихала в портфель сразу после линейки, и теперь мокрые волосы липли к лицу, а совсем уж отросшая челка, вытянувшаяся от влаги, мешала смотреть по сторонам. Впереди были осенние каникулы, но радости Лиза не чувствовала.

Странное это было время. Будто в самом воздухе была разлита какая-то смутная тревога; все будто выжидали чего-то, но где-то на окраинах, на периферии Лизиного мира уже закипало, заваривалось что-то новое. Внезапно подорожал хлеб; чтобы купит молоко и кефир, надо было вставать в шесть утра и выстаивать огромную очередь. Лицо Фатимкиного отца стало еще толще и настороженнее, и, проходя по двору, он озирался так, будто ждал, что его вот-вот укусят. По вечерам над дворами плыл низкий голос Цоя — все взахлеб слушали последний, посмертный альбом, и даже девчонки, морщившие носы от всего, кроме «Ласкового мая», распевали на переменах «Кукушку». Странное это было время.

Идти домой Лиза не собиралась. Она обязана была приходить в квартиру не позже восьми — и приходила минута в минуту, не раньше. Уроки можно было сделать и вечером, когда, как ни крутись, приходилось возвращаться — иначе бабушка отправлялась на поиски. Днем Лиза приходила домой только когда знала, что в квартире никого нет. Такое иногда случалось — бабушка отправлялась в гости, а дед тут же шел к магазину, где стояла огромная бочка с надписью «Пиво», рядом с которой всегда шевелилась и гудела длинная очередь. Тогда Лиза проскальзывала в квартиру и с бутербродом в одной руке и книжкой в другой заваливалась на диван. Это было счастье, — но выпадало оно редко. Обычно Лиза отсиживалась в беседке за домом — днем она пустовала, и только вечером туда приходили взрослые ребята с магнитофоном, а то и с гитарой; тогда Лизу прогоняли, и она плелась домой.