Один раз папенька вышел на кухню, буквально водички попить, и обнаружил такую картину: на огромной кухне друг напротив друга стояли две дамочки в весе пера (они вдвоем тянули килограмм на девяносто) и почти профессионально мало того, что держали швабры наперевес, так еще и довольно умело ими фехтовали!

Папа подкрался к Капитолине Александровне из-за спины, схватил ее сзади за локти, отнес по длиннющему коридору к комнате и водворил туда со словами:

— Юра, уйми свою мать!

На следующий день в институт, где работал папенька, принесли письмо о его вопиющем поведении. А через неделю пришла комиссия разбираться. Члены комиссии осмотрели соседку, и председатель, отозвав папу в сторону, интимно спросил:

— Саша, в заявлении написано, что ты хватал соседку за грудь. Я все понимаю, но где ты ее нашел, эту грудь?!

Но все равно было неприятно.

Маменька разозлилась на такое негламурное поведение, поэтому, когда комиссия ушла, они с сестрой Олей, не сильно травмируя соседку физически, травмировали ее морально. В длиннющем коридоре была постелена шерстяная дорожка — на натертый паркет. Капа, проходя мимо Оли, решила толкнуть ее бедром. Ха! Своим тощим бедром от тельца весом в 45 кило она решила толкнуть Олю, уже кандидата в мастера спорта по академической гребле! И упала сама, ага. В другое бы время они просто похихикали, да и разошлись. А тут — нет.

Оля взяла сидящую Капу за плечи и точным движением бывалого боулингиста направила ее по коридору. Соседка ехала и собирала перед собой дорожку. А на другом конце коридора уже стояла моя маменька, которая поймала в объятия обалдевшую даму и толкнула ее обратно. Соседка поехала к кухне, распрямляя дорожку. Потом эти две молодые кобылы заржали и ушли. Капитолина Александровна затаилась на неделю.

Бои местного значения шли с переменным успехом. Раковина с холодной водой была в квартире одна — на кухне. Перед тем как умыться, папенька, человек в очках, снимал их и складывал на полочку. Как только он набирал воду в ладони и начинал мыть лицо, тут же подскакивала Капа и с удивительным энтузиазмом принималась полоскать в этой же раковине веник.

А еще она покупала селедку. Да-да, соленую селедку. Желательно не первой свежести. И жарила ее на кухне на своих двух конфорках. А потом выбрасывала.

Но ошибки бывают и у резидентов. И она ошиблась. Она обидела деда.

Дед мой был тихим алкоголиком и работягой. Но бывало, приходил он домой на рогах, снимал ботинки, а на то, чтобы дойти от входа по всему коридору до комнаты, где стояла вожделенная кровать, сил не хватало. Поэтому он доходил до середины, присаживался на обувную полку и отдыхал минут пять. А потом уже преодолевал остальные метры. Это так, для справки, чтоб потом понятней было.

Деду из деревни прислали шмат прекрасного розового сала. А поскольку холодильника не было, то оно, любовно завернутое в белую тряпочку, ждало своего часа между рамами кухонного окна, выходившего, как вы помните, на лестницу. Там вообще лежало все, что боялось тепла. И дед пригласил как-то всю свою бригаду отметить день рождения. Пока ехали, он расписывал — и какое чудесное у него есть сало, и как капустка в этом году удалась (а ведро с капустой стояло во входном тамбуре), только картошечки отварить — и все в ажуре! Прибыли, картошечки почистили, сварили, он за салом — а там вместо килограммового шмата — обмылок грамм на двадцать! Следствие установило, что Капа, решив, что семья у нас большая, за всеми не уследишь, повадилась потихоньку сальцо-то пилить. Ее ж не предупредили, что дед табу наложил! Вот так оно пилилось-пилилось, да все и… И капустка в ведре, конечно, была, но тоже… — кто же знал, что дед запретил капустку из того ведра жрать? Вот дед и обозлился. Но молча. Тихий был потому что.

Пришел в очередной раз на бровях, дополз до полки и сел в изнеможении. А тут и Капа. И вертится у него перед лицом:

— Что, Ванька, небось за свое сало так в лоб бы мне и дал? Дай, дай, а я тебя в милицию сдам!

Дед слушал-слушал, молчал, а потом размахнулся коротко да и впечатал рабочей рукой ей промеж глаз. Ну, то есть повыше, в лоб. Капа закричала страшно и побежала вызывать милицию. Мол, сосед пьяный в жопень, передвигаться не может, дерется. Милиция приехала тут же — они привычные были, частенько приезжали, правда, до этого она по лбу не получала. Приезжают — а деда-то и нет. Пьяный-то он пьяный, однако ботинки в руки — и вон из квартиры. И через чердак — на вторую лестницу (у нас лестницы в подъезде были как ДНК, спиралью). Сидит, слушает, как менты с соседкой разговаривают. А у той беда: что в лоб ей дали — не видно, а соседа недвижимого и след простыл.

Бои в коммунальной квартире могли случаться и из-за мелочей. Главное в этом деле было не допустить психотравмирующей ситуации, чтоб соседи не возбудились. Но не всегда же можно удержать себя в рамках!

Кухня была главным плацдармом боевых действий, поэтому все ели в комнатах. Чтобы пищеварение не нарушать. Сразу слева от входа в квартиру была дверь на кухню. Потом коридор — метров десять. А в конце коридора три двери. В торце — в комнату соседки, слева — дверь в туалет, справа — дверь в наши комнаты. То есть приготовил, поел, убрал — сто раз по коридору — и километр твой. Не растолстеешь. Но ходить лень.

Вынося оставшееся от ужина на кухню, тетушка моя на разделочную доску с хлебом поставила еще и банку с кабачковой икрой и положила вилки. В другой руке у нее был чайник, а под мышкой — кастрюля, прижатая к крутому бедру. На ручку двери, следовательно, пришлось нажать локтем. Ну, открыть дверь она, конечно, открыла, но не оставлять же ее распахнутой в свете добрососедских отношений. И, выйдя в коридор, стала она дверь таким же макаром закрывать. И так увлеклась процессом, что не заметила, как банка с кабачковой икрой ползет… ползет… к краю доски. И доползла. Так это она удачно доползла, что упала стоймя. И не разбилась. Правда, вся икра оказалась на соседской двери.