Во-вторых, банки обслуживали счета тех предприятий, акции которых находились у них в залоге. Предприятия это были крупные, остатки средств — соответствующие, и, запуская их (как это и положено банку) в оборот, можно было неплохо заработать.

В-третьих, полученные в залог акции предприятий стоило рассматривать как инвестиции впрок. Заложенные предприятия были одними из лучших в России. Просто над ними следовало поработать. Именно с финансовой точки зрения: почистить бухгалтерию, оптимизировать финансовые потоки и внутренние цены, реструктурировать задолженность государству, наладить управление. Глядишь, предприятие и заработает. Это сразу повысило бы интерес к нему со стороны инвесторов.

В-четвертых, вместе с акциями банки приобрели и гораздо большее влияние и политический вес. Они олицетворяли уже не только себя самих, но и российскую промышленность. Это и была теперь российская экономика.

Одним словом, получение в залог акций было банкам выгодно. Но выгодно оно было и государству. Не надо забывать, что государство все-таки решило свои бюджетные проблемы в немалой степени за счет банковского кредита. Кроме того, банки, вынужденные следовать программам господдержки «подведомственных» предприятий, стали гораздо теснее привязаны к государству в экономическом отношении. А следовательно, оказались и в политической зависимости от правящей элиты.

Идею о создании крупных предвыборных блоков первым озвучил вице-премьер Сергей Шахрай. И продолжал озвучивать до середины марта 1995 года — до встречи думской фракции Партии российского единства и согласия (ПРЕС) с премьер-министром Виктором Черномырдиным. В заключение той знаковой беседы премьер сказал, что удовлетворен конструктивной позицией, которую фракция демонстрирует при голосовании в Думе, и что правительство намерено оказать ПРЕС поддержку на будущих выборах. И добавил: «Но не только ей, а широкому демократическому спектру». На следующий день информационные агентства сообщили, что ПРЕС готова возглавить широкий центристский блок (согласно предложенной схеме, видимо, правоцентристский) с перспективой выхода на будущие выборы.

В середине апреля СМИ сообщили, что правоцентристский блок дал согласие возглавить сам премьер Черномырдин, а левоцентристский — спикер Госдумы Иван Рыбкин. В таком тандеме чувствовалась все же некоторая несуразность, над которой не преминули поиронизировать обозреватели, называя гипотетические еще политические силы «демократами и республиканцами а la russe».

При этом те же обозреватели отмечали, что проект Шахрая — попытка форсировать стабилизационный процесс в стране в рамках буржуазной демократии, то есть создать систему «выборов без выбора». Иными словами, власть пыталась найти выход из измучившей правителей и некоторых граждан антиномии: «проводить выборы нельзя, ибо выберут леший знает кого и будет хаос, не проводить тоже нельзя, ибо ресурсов диктатуры нет и, следственно, тоже будет хаос».

Это противоречие оказалось порождено сложившимся к тому времени политическим стереотипом «прогнивший режим — разнообразные силы обновления и возрождения», неизбежно влекущим за собой продолжение революционного процесса. Такой процесс останавливается только тогда, когда на смену приходит совершенно иной стереотип, и гражданам предлагается выбор «прогнивший режим № 1 — прогнивший режим № 2», сужающий коридор выбора до безопасных размеров: граждане выбирают не между различными общественными системами, а между налоговой ставкой в 20 % — и в 25 %. Если стереотип устаканивается, это и называется окончательной победой буржуазной демократии. В ретроспективном плане именно так стабилизировались политические системы Запада. По этому пути предлагал пойти Шахрай. Его предложение нашло отклик у «трех сильных» — Ельцина, Черномырдина и Рыбкина.

25 апреля 1995 года, воспользовавшись случаем побеседовать с прессой после церемонии передачи Всероссийской книги памяти в Музей Великой Отечественной войны на Поклонной горе, Виктор Черномырдин сделал сенсационное заявление. «Я хочу создать сильное избирательное объединение, — сказал он, — чтобы не дать экстремистам победить на выборах и получить возможность сформировать правительство на основе большинства в Думе».

Во второй половине дня информагентства передали также мнение президента Ельцина о заявлении Черномырдина: «Я уверен, что он (премьер. — Ред.) сумеет объединить в своем движении самых серьезных людей для серьезного дела. И твердо знаю, что таких людей в России гораздо больше, чем разных безответственных экстремистов, которые в политику лезут, только чтобы себя показать».

В тот же день состоялась встреча Ельцина с только что зарегистрированной в Думе группой «Стабильность». Было известно, что это образование задумывалось как пропрезидентское. В ходе встречи Ельцин добавил к событиям дня еще одну сенсацию: широких центристских блоков будет два: один под руководством Черномырдина, другой — Рыбкина. Возможно, поэтому в дальнейшем инициативу создания партии «Наш дом — Россия» приписывали именно Ельцину.

Аналогии с историей политической системы США зазвучали в комментариях обозревателей: демократы чуть либеральнее (более социально ориентированы и озабочены рекрутированием в свои ряды среднего класса и классов «ниже среднего»); республиканцы чуть консервативнее (призывая к сдержанности в налоговой политике, они пекутся об «отечественных производителях»). Соответственно, в роли российского Томаса Джефферсона, стоявшего у истоков Демпартии США, оказывался аграрий Иван Петрович Рыбкин, а в роли видного покровителя торговли и промышленности федералиста Александра Гамильтона, одного из прародителей республиканцев, — беспартийный Виктор Степанович Черномырдин.

Новая «политконструкторская» идея не оставила равнодушной ни одну из известных российских политических партий. И не мудрено — заявка, в которой большинство партийцев увидели попытку организовать «двухголовую партию власти» (вариант — «партию чиновничества»), грозила если не перечеркнуть, то серьезно модифицировать существующую в стране партийную (а в Думе — фракционную) структуру.

С одной стороны, сразу после заявления Черномырдина, одобренного и развитого Ельциным, страна заговорила о блоках премьера и спикера как о деле решенном (раз власть сказала, значит, так тому и быть). С другой стороны, всякая инициатива сверху традиционно чревата фрондерством снизу — и о готовности уйти в «партизаны» заявили чуть ли не все представители российской партийной элиты.