Молодой царь с матерью Марьей Григорьевной и сестрой Ксенией тут же. Государь бледен и серьезен. В нелегкий час принимает царство.

С икон смотрели на царя Федора Борисовича и бояр строгие глаза святых. Андреем Рублевым и Феофаном Греком и другими великими художниками писаны эти иконы.

Чуть в стороне от царской семьи стоял боярин Басманов. Уловит Ксения его взгляд, потупит очи. Сердцем чуял боярин, нет у него любви к царевне, просто нравилась она ему, однако обещание покойного царя Бориса женить его на Ксении помнил. Войти в родство с царем — это ль не заманчиво для боярина?

Худой, как жердь, князь Иван Борисович Черкасский хмурился, смотрел исподлобья. Даже мертвому не простил он тех унижений и ссылки, на какую был обречен царем Годуновым.

Князь Иван Борисович думал, что неспроста Годунов услал с войском и Шуйского, и Голицына. Боялся.

Катырев-Ростовский поклоны отбивал на коленях, крестился истово. Басманов усмехнулся, подумал: «И молебна нет, а князь вона как лоб колотит».

Князь Телятевский к уху боярина Басманова склонился, зашептал испуганно:

— На Красной площади народ друг друга топчет.

— Стрельцов призвать, — охнул боярин Петр и стал пробираться к выходу.

А случилось так. Какой-то юркий холоп завопил:

— Мужики, за Спасскими воротами еду раздают, по миске каши гречневой. Айдате!

И закружилось все, заходило ходуном. Артамон Агриппину ухватил за руку — и из Кремля, вслед за другими. Через ворота на Красную площадь выбежали. Глядь, а тут уже люда видимо-невидимо, друг друга с ног валят, топчут, кричат. Артамон присмотрелся, где к котлу поближе, полез.

Тут стрельцы с боярином Басмановым, откуда ни возьмись, кинулись народ усмирять бердышами, кулаками. Артамошке от самого боярина по шее перепало. У Басманова рука тяжелая, кабы Агриппина не удержала, свалился бы Артамон с ног.

Навели стрельцы порядок, выволокли с площади задавленных и покалеченных.

Покуда боярин Петр чинил расправу, в котлах каша закончилась. Народ расходился с площади злой, бранился:

— Худо царь Федор править начал!

— Запомним день крестоцеловальный…

— Но, но, разговорился!

— Не стращай, тебе, видать, каши и вина перепало, коли в заступ Годуновым идешь!

Агриппина Артамона с Красной площади утащила, дорогой сетовала:

— Вот боярин проклятый, чуть шею не сломал. Болит?

Артамон повертел головой.

— Терпеть можно.

Самозванец задержался в Туле. Здесь Отрепьева застало известие о смерти Бориса. От одной радости не остыл, другая поспела. Передовые отряды его войска к Можайску и Вязьме вышли.

Отрепьев боярам и панам вельможным объявил, что скоро он будет в Москве.

А в воскресный день в тульском соборе архиерей Игнатий служил молебен во здравие царевича Димитрия. Служил рьяно. Царя Бориса Федоровича нет в живых, а царевичу Федору туляки не присягали. Они крест целовали чудом спасшемуся царевичу Димитрию. Хоть о нем и говорят, что он самозванец, а на самом деле, может, и царевич? Да и в соборе стоял, окруженный боярами и дворянами. Все в дорогих, праздничных одеждах.

Собор покинули под звон колоколов и крики ретивых гайдуков:

— Поди! Раздайсь!

Хлещут шляхтичи люд, расчищают дорогу самозванцу. Пляшет белый конь под Отрепьевым, ретиво грызет — удила. Поднял Григорий руку в кожаной рукавице, помахал народу.

Вдруг из толпы вырвался какой-то бродяга и прямо под копыта коню бухнулся, заорал:

— Царевич, государь! Аль не признал?

Узнал Отрепьев Варлаама, однако нахмурился, сказал подъехавшему князю Татеву:

— Инока в обозе приюти, покличу, когда понадобится.

И, тронув коня, объехал монаха.

А народ обочь дороги теснится, орет, приветствует самозванца.

Ночью Варлаама растолкали, повели в хоромы тульского воеводы. Их с приходом Отрепьева именовали дворцом царевича.

Над тульским кремлем и посадом звездное небо. На площади у множества костров сидели и лежали ратники. Тут же поблизости стреноженные кони звенели недоуздками. В длинный ряд выстроили пушкари свои пушки. Перекликались дозорные.

Дворец царевича шляхтичи сторожили. Впустили монаха. Вошел Варлаам и ахнул: