— Неужели уж все. А балы?

— Балы всего больше.

— Ты чем-то недовольна?

— Пожалуй, ты прав: я действительно недовольна. Сегодня приедет царевич, опять начнутся пиры да балы…

— Удивила ты меня, сестричка! Я думал, что довольнее тебя нет человека на белом свете!

— Нет, ты ошибся. Иной жизни мне хочется.

— Верно, мирной, деревенской?

— Ой, нет! В глуши я умерла бы со скуки.

— Так какой же? Кажется, вы живете не скучно.

— Не скучно? Да разве это — жизнь? — презрительно надув губки, промолвила красавица. — Слышать вечно одни и те же льстивые слова, видеть одних и тех же надушенных, завитых мальчишек-панов… Ха-ха! И это ты называешь не скучной жизнью? Нет, милый мой! Я хочу иного. Это — поддельный блеск, а я хочу настоящего. Что мне из того, что предо мной склоняется десяток-другой глупцов? Мне хочется, чтобы предо мною склонялись тысячи… Больше! Сотни тысяч.

Станислав еще никогда не видал Марины такою. Грудь красавицы поднималась неровно, на щеках загорелся яркий румянец, а глаза смотрели вдаль каким-то вдохновенным взглядом. Теперь она уже не казалась холодною статуей, это было живое существо, полное сильных и бурных страстей. Молодой пан смотрел на нее с удивлением.

— Так вот ты какая! — проговорил он задумчиво, — Тебе бы царицей быть, сестричка.

Панна как-то странно взглянула на него.

— Да. Я была бы недурной царицей, — тихо промолвила она.

— Вот выйди замуж за русского царевича! Чего же лучше? — шутливо заметил он.

Марина ничего не ответила.

— Разные люди бывают на свете, — заговорил, помолчав, Станислав. — Мне вот все хотелось вырваться на волю из отцовского дома, хотелось жизни отведать, а теперь… теперь мне кажется, что лучшая жизнь — это та, которую я жил в глуши нашего поместья… Там приволье, тишина, мирные занятия науками…

— Фу, что за жизнь! Может ли она привлекать? — воскликнула Марина.

Юноша пожал плечами.

— Как кого. Я бы был счастлив. Особенно если б подле меня была…

— Кто?

Станислав покраснел как вареный рак.

— Моя сестричка Марина, — пробормотал он.

Красавица звонко рассмеялась.

— Ха-ха! Уж не влюблен ли ты в меня? А? Признаться, я не думала, что победила твое одичавшее в деревне сердце. Влюблен? А?

— Я люблю тебя… Кто же может тебя не любить? Всякий, всякий! — с жаром вскричал юноша.

— Я вижу, что я на свою голову сделала тебя светским: ты уж и в любезности пустился, — смеялась Марина. — Но за откровенность вот тебе награда… Целуй!

Она поднесла к его губам свою маленькую белую ручку.

Станислав страстно припал к ней. Какое-то новое чувство, похожее на умиление, наполнило душу Марины, когда она увидела вспыхнувшее лицо и полные счастья глаза этого гиганта-«дикарька». Она уже без улыбки слегка коснулась губами его высокого лба и проговорила почти нежно:

— Ах ты мой славный дикарек!

Думали ли они, что мгновение, которое теперь переживали, будет единственным истинно светлым моментом в их жизни?

Сразу несколько холопов прибежали в сад.

— Царевич едет! — кричали они.

Панна Марина и Станислав поспешно покинули сад. Холодная жизнь опять вступила в свои права.

Димитрий въехал в Самбор торжественно. Слух, что Сигизмунд признал его истинным сыном царя Иоанна, успел распространиться, и на поклон к «московскому князю», несомненно, будущему царю Руси, съехалось в дом Мнишека немало знати.

Уже успели собраться сюда и любители всякого рода событий, дающих им возможность побуйствовать, пограбить и покичиться своим молодечеством. У этих людей был своего рода нюх, который их редко обманывал, и они чуяли, что из-за этого «царевича» загорится дело немалое и они получат полную возможность половить рыбку в мутной воде. Они составляли ядро той рати Димитрия, которая образовалась спустя некоторое время.

Крики: «Виват, Димитрий!» — оглашали воздух, музыка гремела. Все ликовало, лица у всех были такими радостными, будто обладатели их сами готовились занять царский престол.

Димитрий, подбоченясь, сидел на белом коне и горделиво раскланивался. Лицо его выражало удовольствие, глаза сияли. Почему же вдруг он вздрогнул и потупился? Почему вздрогнул и сидевший рядом с каким-то вельможей в карете патер Николай? Их обоих смутило одно и то же.

За толпой народа, у забора, они увидели одиноко стоявшую девушку. Она была еще очень молода; что-то Детское замечалось в ее маленькой фигурке. Но черты бледного личика выражали недетскую грусть. У нее были золотистые распущенные волосы; густые и длинные, они спускались на ее плечи, падали до земли. Венок из полевых цветов украшал ее голову. Это была ее единственная роскошь: одета она была в жалкие лохмотья. Быть может, пестрота и блеск поезда «царевича» привлекли ее внимание, но она смотрела безучастно до тех пор, пока не увидела Димитрия. Словно электрический ток пробежал по ней; она вздрогнула, румянец вспыхнул на исхудалых щеках, глаза радостно заблестели. Она хотела что-то крикнуть, но ей мешало волнение.