— Кровавые острова, — пояснил он.

Жюльен стоял около жены, обняв ее за талию, и оба они искали взглядом указанную точку.

Наконец они увидели несколько пирамидальных утесов, а вскоре судно обогнуло эти утесы, входя в обширный и тихий залив, окруженный толпой высоких гор, доросших понизу чем-то вроде мха.

Капитан указал на эту растительность:

— Маки!

По мере продвижения парохода круг гор будто смыкался за ним, и он медленно плыл среди озера такой прозрачной синевы, что порой видно было дно.

И вдруг показался город, весь белый, в глубине бухты, у края волн, у подножия гор.

Несколько небольших итальянских судов стояли на якоре в порту. Четыре-пять лодок шныряли вокруг «Короля Людовика» в надежде на пассажиров.

Жюльен, собиравший чемоданы, спросил шепотом у жены:

— Достаточно дать носильщику двадцать су?

Всю неделю он ежеминутно задавал ей подобные вопросы, всякий раз причинявшие ей страдание. Она ответила с легкой досадой:

— Лучше дать лишнее, чем недодать.

Он постоянно спорил с хозяевами, с лакеями в гостиницах, с кучерами, с продавцами любых товаров, и, когда после долгих препирательств ему удавалось выторговать какую-нибудь мелочь, он говорил жене, потирая руки:

— Не люблю, чтобы меня надували.

Она дрожала, когда подавали счет, заранее предвидя, что он будет придираться к каждой цифре, стыдилась этого торга, краснела до корней волос от презрительных взглядов, которыми лакеи провожали ее мужа, зажав в руке его скудные чаевые.

Он поспорил и с лодочником, который перевез их на берег. Первое дерево, которое она увидела, была пальма.

Они остановились в большой, но малолюдной гостинице на одном из углов обширной площади и заказали завтрак.

Когда они кончили десерт и Жанна поднялась, чтобы пойти побродить по городу, Жюльен обнял ее и нежно шепнул ей на ухо:

— Не прилечь ли нам, кошечка?

Она изумилась:

— Прилечь? Да я ничуть не устала.

Он прижал ее к себе:

— Я стосковался по тебе за два дня. Понимаешь?

Она вспыхнула от стыда и пролепетала:

— Что ты! Сейчас? Что скажут здесь? Что подумают? Как ты потребуешь номер посреди дня? Жюльен, умоляю тебя, не надо!

Но он прервал ее:

— Мне наплевать, что скажут и подумают лакеи в гостинице. Сейчас увидишь, как это мало меня смущает.

И он позвонил.

Она замолчала, опустив глаза; она душой и телом восставала против неутолимых желаний супруга, подчинялась им покорно, но с отвращением, чувствуя себя униженной, ибо видела в этом что-то скотское, позорное, — словом, пакость.

Чувственность в ней еще не проснулась, а муж вел себя так, будто она разделяла его пыл.

Когда лакей явился, Жюльен попросил проводить их в отведенный им номер. Лакей, истый корсиканец, обросший бородой до самых глаз, ничего не понимал и уверял, что комната будет приготовлена к ночи.

Жюльен с раздражением растолковал ему:

— А нам нужно теперь. Мы устали с дороги и хотим отдохнуть.

Тут лакей ухмыльнулся в бороду, а Жанне захотелось убежать.

Когда они спустились через час, ей стыдно было проходить мимо каждого лакея, — ей казалось, что все непременно будут шушукаться и смеяться за ее спиной. В душе она ставила в укор Жюльену, что ему это непонятно, что ему недостает тонкой и чуткой стыдливости, врожденной деликатности: она ощущала между собой и им словно какую-то завесу, преграду и впервые убеждалась, что два человека не могут проникнуть в душу, в затаенные мысли друг друга, что они идут рядом, иногда тесно обнявшись, но остаются чужими друг другу и что духовное наше существо скитается одиноким всю жизнь.

Они прожили три дня в этом городке, скрытом в глубине голубой бухты, раскаленном, как горн, за окружающим его заслоном из скал, который не подпускает к нему ни малейшего ветерка.

За это время был выработан маршрут их путешествия, и они решили нанять лошадей, чтобы не отступать перед самыми трудными переходами. Они взяли двух норовистых корсиканских лошадок, поджарых, но неутомимых, и однажды утром на заре тронулись в путь. Проводник ехал рядом верхом на муле и вез провизию, потому что трактиров не водится в этом диком краю.

Сперва дорога шла вдоль бухты, а потом поворачивала в неглубокую долину, ведущую к главным высотам. То и дело приходилось переезжать почти высохшие потоки; чуть заметный ручеек с робким шорохом еще копошился под камнями, как притаившийся зверек.

Невозделанный край казался совсем пустынным, склоны поросли высокой травой, пожелтевшей в эту знойную пору. Изредка встречался им горец, то пешком, то на коренастой лошаденке, то верхом на осле, ростом не больше собаки. У каждого корсиканца за плечом висело заряженное ружье, старое, ржавое, но грозное в его руках. От терпкого запаха ароматических растений, которыми покрыт весь остров, воздух казался гуще; дорога вилась вверх между длинными грядами гор.