Он подозвал еще одного прапорщика, которого взял вестовым, и приказал трем ротам фузилеров собраться во дворе вместе с оставшимися стрелками. Теперь единственной проблемой были французские вольтижеры, буквально роившиеся перед плотным строем колонны, – их надо удержать подальше от траншеи. Он прошел туда.

Лишь тридцать ярдов траншеи были пригодны для его плана, и на этих тридцати ярдах люди Джилайленда установили на бруствер пятнадцать стапелей, направленных строго перпендикулярно стене. Шарп слегка поправил наводку, чтобы ракеты перекрывали центр долины. Согнувшись в три погибели за стапелем, он увидел, куда пойдут ракеты, если не свернут с прямолинейной траектории: они пересекут линию атаки всего в пятидесяти ярдах от стены.

– Отлично!

Артиллеристы опустили стапели на землю. Они тревожились, даже боялись, но Шарп улыбался им, шутил, уверял, что победа будет легкой, и его задор передался им. Наконец, хлопнув Джилайленда по плечу, Шарп произнес:

– Выносите их. Но как бы случайно, помногу не берите! – надев на ракетчиков пехотные шинели, он надеялся спрятать свое секретное оружие до последнего момента.

Стрелки во дворе без боязни смотрели на плотную массу неприятеля. Шарп отозвал их и приказал залечь перед траншеей: их работа – не давать вольтижерам подойти к ракетам. Три роты фузилеров он выстроил возле руин стены: кого-то французы заденут, может, даже убьют, но своими залпами они обеспечат стрелкам прикрытие.

Каждый стапель обслуживали два артиллериста: один клал ракету в металлический желоб, другой поджигал фитиль, потом оба приседали в траншее, спасаясь от мощного столба пламени. Они будут стрелять так быстро, как только смогут, отправлять в полет ракету за ракетой: каждый стапель может дать пять выстрелов в минуту, значит, всего в минуту больше семи десятков ракет, и каждая с разрывной боеголовкой; огненная смерть, готовая выбраться из траншеи и поразить свою цель, все еще неуклюже разворачивающуюся возле селения.

Во дворе, тяжело дыша, появился взволнованный Кросс. Шарп отправил пятерых его стрелков на башню, остальным велел разместиться перед траншеей, а роту Брукера добавил к фузилерам у руин стены. Им было страшно, что вполне естественно, но эти четыре роты, построившись в две шеренги, смогут противостоять французской колонне, инструменту, способному поставить на колени целые государства. И единственное, что может им сейчас помочь, – длинные ракеты, лежащие в траншее. Ракеты, которые сам Шарп презрительно называл детской забавой.

– Заряжай! – крикнул Шарп. – По команде «Огонь!» стрелять повзводно! Ваша задача – держать вольтижеров подальше от траншей! Капитан Брукер!

– Сэр? – рота Брукера располагалась ближе всех к воротам.

– Следите за открытым концом траншеи! Если вольтижеры туда пробьются, мы все погибнем. Не допустите этого! И не бойтесь колонны! Они уже трупы! – он позволил себе улыбнуться. – Вы сделаете это для полковника Кинни! Пусть увидит, как эти ублюдки отправятся в ад!

В этот момент загрохотали барабаны, те самые, что вели колонны на Мадрид и Москву, устилавшие Париж захваченными в боях знаменами, барабаны, отбивавшие pas-de-charge [121] , сопровождавший каждое наступление французов, прекращавшийся только тогда, когда победа была уже одержана. Бум-бум, бум-бум, бумбабум, бумбабум, бум-бум.

На этот раз они били ради Шарпа, только ради Шарпа, передавая человеку, выросшему в лондонском сиротском приюте, вызов от самого императора Франции. И Шарп, повернувшись лицом к ним и увидев, что колонна пришла в движение, расхохотался, широко распахнув рот, потому что гордость, удержавшая его на месте, теперь возносила его на гребень волны, потому что барабаны наконец-то били только для него.

Генерал беспокойно ерзал в седле. Он чувствовал, что должен сделать какой-то символический жест, например, поскакать во главе колонны или встать на фланге и салютовать, пока его люди проходят мимо, но понял, что пафоса в этом будет больше, чем смысла, и раздраженно покачал головой. Барабаны и реющие знамена пробудили в нем воодушевление, совершенно не соответствующее жалким силам противника, которые сейчас будут сметены с лица земли мощным ударом. Стоило ли брать в руки кувалду, чтобы расколоть орех? Он усмехнулся: народная мудрость, конечно, не врет, но если с помощью кувалды можно достичь цели, то стоит попробовать.

Время. Вечно это проклятое время. Он посмотрел на часы, когда в поле вышли первые вольтижеры: без четверти полдень. Сорок пять минут на сбор колонны – очень неплохо, но это все равно сорок пять потерянных минут. Зато к полудню с дерзким противником будет покончено, и тогда он сможет послать через перевал улан, за ними пехотные батальоны, а потом и громоздкие фургоны с продовольствием и боеприпасами, необходимыми для зимнего марш-броска.

К генералу подскакал артиллерийский полковник. Этот тихий, но злопамятный человек хотел обрушить на головы защитников замка всю мощь своих пушек, но генерал высмеял его предложение: подвергать противника бомбардировке – только терять время. Кроме того, он подозревал, что британцы просто укроются за каменными стенами, способными продержаться несколько часов. Нет, пехота сделает все быстро: потеряв несколько человек в первых рядах, они просто перевалят через руины восточной стены и откроют ему проход в Португалию.

У дозорной башни Пьер принял из рук капитана Фредриксона флягу и кивнул в сторону долины:

– Думаю, вы уже почти проиграли.

Фредриксон ухмыльнулся:

– Хотите пари?

Француз виновато улыбнулся и пожал плечами:

– Я не настолько азартен.

Фредриксон взглянул на верхушку башни.

– В нашу сторону кто-нибудь движется? – крикнул он.

– Нет, сэр.

Он снова обернулся в сторону долины. Перед огромной колонной врассыпную шли вольтижеры, сотни чертовых вольтижеров, и Фредриксону они очень не нравились. Они угрожали и без того неглубокой траншее, где Шарп прятал свои ракеты. Фредриксон видел, как выносили это странное оружие, с восторгом наблюдал в подзорную трубу, как направляют стапели, но он видел и то, как слаба цепочка стрелков, которые должны отогнать вольтижеров. Им придется туго.