Они едут друг за другом и вот уже несколько минут, против обыкновения, молчат. Снег хрустит под подковами. Как-то внезапно похолодало. На горизонте, к северу от искрящейся равнины возносит трехглавую вершину оледенелая гора. Прошлой зимой с нее спустился медведь и напал на двух охотников. Одного задрал, другой остался без руки. Такое случается каждые восемь — десять лет, в особо суровые зимы. Медведи, обезумев от голода, выходят на равнину и нападают на людей. Те немногие, кому удалось остаться в живых, все, как один, рассказывали о странном и страшном явлении: о предчувствии беды. Казалось бы, ничто ее не предвещает, однако возникает ощущение, что надвигается нечто ужасное. И дело идет о жизни и смерти.

Есть два знака-предвестника. Во-первых — беспричинная тревога, которая сжимает сердце, и бороться с ней невозможно. А главное — совершенно особенное безмолвие, предшествующее нападению. Никакое слово, никакой крик не могут его нарушить. Звать на помощь бесполезно. Голос глохнет, словно замурованный. Все цепенеет. Медведь уже тут, и все поздно.

Иван и Арпиус слыхали эти рассказы. Оба вспоминают их, не признаваясь в том, в один и тот же момент — на спуске в заснеженную котловину, где растут вразброс редкие кривые елки.

— Срежем путь! — решили они, но уже на полдороге об этом пожалели. Обзора здесь совсем никакого.

Всадники пришпоривают лошадей. Выбраться из этой ямы. И чем скорее, тем лучше. Лошади по колено вязнут в глубоком снегу и упираются. Кобылка Арпиуса передергивается и мотает головой.

— Ну, ну! — уговаривает ее хозяин. — Спокойно, девочка!

И внезапно — вот она, в их участившемся дыхании, в сведенных судорогой желудках: тревога. Они узнают ее, но ничего не говорят. Делают вид, что не замечают ее, надеясь этим ее обмануть.

— Ты обещал Нанне двух зайцев? — спрашивает Иван.

— Да, — без выражения отвечает Арпиус.

А вот и оно является в свой черед: безмолвие. Безмолвие медведя. Это несколько секунд, на которые время зависает. Это какое-то дуновение за пределами слуха, исходящее то ли у них изнутри, то ли из каких-то неведомых далей.

— Проклятье! — ругается Иван, у которого сердце начинает вдруг колотиться как бешеное. — И чего нас понесло в эту яму?

Он ругается, чтоб сотрясти эту невыносимую пустоту вокруг, но голос в ней глохнет. Он кричит, как утопающий барахтается. Он понукает коня.

Арпиус молчит. Он озирается кругом, гадая, откуда появится зверь. С юга, откуда они едут? Или с севера, со стороны горы?

— Повернем обратно, хозяин. Давайте за мной.

Они движутся теперь по собственному следу, понукая лошадей, которым трудно на подъеме. Если удастся быстро выбраться из этой котловины, они смогут пуститься в галоп и оторваться от зверя. Они почти уже выбрались, остается не больше сотни метров, когда появляются всадники. Их силуэты четко вырисовываются на фоне серого неба. Потому что погода переменилась за какие-то секунды. Солнце исчезло в тумане. В воздухе кишат крохотные ледяные иголочки, заставляя жмуриться. Мороз обжигает лицо.

Их десять человек, все в просторных рыжих мундирах; они даже лица закрыть не потрудились. Они сидят в седлах прямо и непринужденно, подражая вызывающей манере своего вождя. Недвижимые, подобрав поводья, они разглядывают свою добычу.

— Герольфова шайка… — шепчет Арпиус.

Иван не отвечает. Он понял, что здесь решается его судьба, и, скорей всего, тут и конец его молодой жизни. Уже конец. И сразу ему видится Унн. У него в голове не укладывается, как она будет ждать его, а он не вернется — не вернется никогда. Арпиус, должно быть, думает сейчас то же самое о своей Нанне.

— Арпиус, я освобождаю тебя от твоих обязанностей. Им нужен я, а не ты. Уходи!

Толстяк не двигается с места.

— Уходи, слышишь! Я приказываю!

— Я не собираюсь повиноваться, мой принц. И на то есть две причины. Какую желаете узнать — достойную или недостойную?

Момент неподходящий для рассуждений, но он неисправим. Не может себе в этом отказать.

— Уноси ноги! — снова кричит ему Иван, не желая ничего слушать.

Арпиус гнет свое:

— Недостойная причина та, что мне все равно не дадут уйти. Чтоб я их выдал? Не такие они дураки. А достойная… достойную оставлю при себе. Ну, скажем, люблю я вас…

Их взгляды встречаются, и Иван понимает, что настаивать бесполезно. Арпиус его не покинет.

Один из всадников расстегивает мундир и запускает под него руку. Они ожидают увидеть ружье, но он достает нечто другое: полуметровую дубину с закрепленными на конце когтями. Иван, содрогнувшись, понимает: никакого медведя нет, но они погибнут от медвежьих когтей. По крайней мере, так подумают, когда найдут их истерзанные трупы. В этой извращенности — весь Герольф. Иван так и видит его, так и слышит, как тот, прикрыв глаза рукой, чтобы скрыть отсутствие слез, восклицает: «Как, моего кузена задрал медведь? Какой ужас! Какая утрата!» Вот второй всадник достает из-под мундира такую же дубину. Третий. Четвертый… У остальных ружья, которыми они не воспользуются — разве что в самом крайнем случае: трудненько заставить людей поверить, что медведи располагают огнестрельным оружием. Во всяком случае, лук и стрелы тут не защита.