Что касается количества жертв, то в октябре 1951 года было — официально указано, что за 6 месяцев этого года было рассмотрено 800 тыс. дел «контрреволюционеров». Позднее Чжоу Эньлай сообщил, что 16,8% «контрреволюционеров», находившихся под судом, были приговорены к смертной казни. По оценкам западной печати, число казненных в 1951 году колеблется от 1–3 млн. до 10–15 млн. человек.

Развертывание КПК массовых идейно-политических кампаний в 1951–1952 годах было в целом продиктовано объективной необходимостью сломить сопротивление со стороны буржуазии, феодальных и полуфеодальных элементов, выступавших против народно-демократического строя.

Но одновременно с этим проводились кампании против прогрессивно настроенной интеллигенции и партийных кадров, не согласных с идеологией и практикой Мао. Осенью 1951 года по его инициативе началось движение за идеологическое перевоспитание интеллигенции. Движение началось с проработочной кампании, связанной с дискуссией о фильме «Жизнь У Сюня». В ходе кампании многие представители интеллигенции были обвинены в распространении буржуазных взглядов.

Движение за идеологическое перевоспитание проводилось главным образом среди вузовской интеллигенции. В высших учебных заведениях были созданы специальные комитеты, под руководством которых профессора и преподаватели изучали произведения Мао и историю КПК в ее маоистской интерпретации. Эта первая кампания такого рода включала излюбленные методы маоистского руководства: принуждение «перевоспитываемых» к «высказываниям начистоту» с публичным самобичеванием, с обвинениями в различных прегрешениях своих друзей, товарищей, родственников и пр.

Конечно, многие из специфических моментов этих кампаний, вероятно, можно объяснить жестокостью нравов, сложившихся в старом Китае. Зверства гоминьдановцев в годы гражданской войны не поддаются описанию; пытки коммунистов, издевательства над мирными крестьянами, массовые убийства были обычным явлением. Но должны ли коммунисты следовать этим традициям? — вот в чем вопрос. Не входит ли жестокость в обычай нового государства, когда оно становится на путь мести за прошлые преступления или проступки бывших господ?

У Мао Цзэдуна есть чрезвычайно любопытное высказывание на этот счет: «Когда китайцы говорят про смерть человека, то называют это „белой радостью“. С одной стороны, похороны, погребение, поминовение усопшего, все скорбят. А с другой стороны, смерть называют „радостью“, благостным событием. И это соответствует диалектике. По-моему, это действительно радостное торжество… Неодобрительно относиться к смерти — значит быть не диалектиком, а метафизиком…»

По-видимому, именно с таким пониманием смерти врага как события радостного, торжественного, праздничного и связаны публичные расправы, которые так часто практикуются в Китае. Расчет, видимо, делается не только на устранение потенциальных противников, но и на создание атмосферы всеобщего торжества толпы по случаю публичной казни врага революции. Уже с 50-х годов масса становится активным соучастником избиений— вначале людей, действительно виновных, а позднее — невинных. Этот метод входит как важный составной элемент маоцзэдуновской «линии масс», а точнее было бы сказать, линии манипулирования массами.

Каков должен быть воспитательный и нравственный результат публичных судилищ? Судилищ, где нет места нормальному разбирательству дела, объективной оценке степени вины, разумному выбору адекватного наказания? Судилищ, где все решается либо усмотрением организаторов, либо спонтанным настроением толпы? «Белая радость»? Идейная консолидация? Трудно ответить на этот вопрос, поскольку мы имеем дело с психологическим феноменом, основанным на особой национальной традиции. Но одно несомненно — жестокость и произвол становятся нормой массового сознания. Среди населения распространяются, как поветрие, озлобление и страх.

Проспер Мериме, который был не только одним из лучших писателей XIX века, но и крупным исследователем социальной психологии, высказал интересное мнение относительно нравственной оценки Варфоломеевской ночи. Он говорил, что суждение об одном и том же поступке должно изменяться соответственно времени и стране. Варфоломеевская ночь была, по его мнению, большим преступлением даже для своего времени, но «массовое избиение в XVI веке совсем не такое же преступление, как избиение в XIX веке» 3 .

Но даже и при таком подходе невозможно примириться с варварской практикой публичных покаяний, которые начались еще в Яньани, затем получили широкое распространение в 1951 году, а впоследствии, и особенно в период «культурной революции», стали чуть ли не обыденным явлением в жизни китайского общества. Ведь дело происходит не в XVI, а во второй половине XX века и его организаторы — это люди, претендующие на создание самой гуманной цивилизации — коммунизма!

В полном соответствии со стереотипом механизма «чжэнфына» в 1954 году начались новые гонения на интеллигенцию. По указанию Мао началась кампания против «контрреволюционной группы» Ху Фэна. Ху Фэну — литературному критику, многие годы участвовавшему в движении революционных писателей, а после 1949 года вошедшему в состав руководства Всекитайской ассоциации работников культуры и искусства, — было инкриминировано выступление против принципа партийного руководства литературой и искусством, изложенного в яньаньских выступлениях Мао.

Исход кампании «критики» для Ху Фэна был предрешен: по обвинению в «контрреволюционной деятельности» он был арестован и осужден.

Почти одновременно был дан ход так называемому «делу Гао Гана — Жао Шуши» 4 . Обсуждение этого «дела» происходило на Всекитайской конференции КПК, состоявшейся в марте 1955 года, на которой помимо 62 членов и кандидатов в члены ЦК КПК присутствовали также 257 партийных руководителей более низкого уровня. Как сообщалось в «Резолюции об антипартийном блоке Гао Гана — Жао Шуши», принятой этой конференцией, еще в феврале 1954 года 4-й пленум ЦК «сделал участникам этой антипартийной группировки серьезное предупреждение, однако, — гневно обличала резолюция, — Гао Ган не только не признал своей вины перед партией, а, наоборот, покончил жизнь самоубийством».