Лина, за которой приехал Александр, сидя в машине, загадочно молчала, улыбалась и задорно подмигивала, не отвечая на вопросы Саши. Сказала, что вот когда все сядут за стол, можно будет и поговорить. Тем более что новость очень приятная, а главное — неожиданная.

И как он ни допытывался, ничего не сказала. Приехали и с ходу — за стол.

Первый тост захотел сказать Липняковский.

Хотя еще было довольно жарко, он отказывался снять свой пиджак и отчаянно потел. Но держался. А тут поднялся и стал сразу таким важным, что все поняли, а Турецкий не преминул вслух заметить, что Витольд без пиджака на памятник не тянет. А так — вполне.

— Друзья мои, — прочувствованным голосом начал он, поднимая стакан с вином. — Мы ведь такое дело раскрыли! Фактически! Не знаю, как бы я без вас… Знаете, ребята… Саш, ты извини, что я так… но, честное слово, я понял многое за эти дни. И ты, Антон, ну, просто слов нет, как вы сегодня сработали. Я ж видел, как ты его спокойно взял. Я специально на второй этаж поднялся, бинокль в линейном отделении попросил. Ну, нету у меня нужных слов. Но я знаю одно: в этом городе, что б у вас ни случилось в жизни, помните, есть… товарищ. Спасибо вам. Вот как ты сегодня поблагодарил ребят, так и я хочу… Ну, нет слов!

— Да все ты хорошо сказал, Витольд, тебе тоже спасибо. Не дал, понимаешь, раскиснуть. Нашему брату, видно, уж так на роду написано. Не будет бандитов, и мы не нужны.

— Ох, долго вы еще нужны будете, — задумчиво сказала Валентина Денисовна. — И воскликнула: — Эй! Вы чего? Человек хорошие, добрые слова сказал, а вы сидите, как на собрании? А ну, чокнемся, выпьем и — за обед! Ложки вперед! Милости прошу! Давно у меня столько хороших гостей не было, вот счастье-то…

— Как допрос прошел? — словно о постороннем, спросила Мила, и все посмотрели на нее.

Отвечать почему-то никто не захотел, и тогда Турецкий сказал:

— Вообще-то он, конечно, догадался, Мила. Умный мальчик. Ничего, если не сломается, будет еще умней. Я твердо рассчитываю на то, Витольд, что он будет оказывать полное содействие следствию. А оно, уже видно, не на один день. Ты учти, пожалуйста, это обстоятельство.

Липняковский шумно выдохнул, что, наверное, означало его согласие.

— А как сегодня скис Переверзин, заметили? — Витольд посмотрел на Турецкого, Плетнева.

— А куда ему было деваться, когда ты выложил на стол два таких козыря? Молодец. Козырей всегда надо придерживать. Не в рукаве прятать, а вовремя кинуть на стол. Старые картежники знают… рассказывали… Было дело. Ну что, предлагаю по порядку, за всех, кто участвовал в нашем, казалось бы, совершенно безнадежном деле? Начнем с тебя, Витольд, твое здоровье…

Потом пили за Милу, потом за тетку, которая, оказывается, приняла самое активное участие в обсуждении этих вопросов, даже факты, необходимые следствию, вскрыла. Потом пили за Лину, так как она поставила тетку на ноги и тем самым все обеспечила…

Уже стало темнеть. Солнце спускалось за море. Лина сказала:

— В другие моря уходит… В южные…

И вдруг все почувствовали, как это все далеко, какой мир огромный. И какие они маленькие на этой земле, а столько страстей бушует, столько горя, убивают друг друга, вместо того чтобы праздновать и смеяться, ведь один раз всего дается человеку жизнь, — всего одна судьба, одна короткая дорога… Да что ж мы такие?..

Грустную тишину опрокинула Лина, словно почувствовала, что пауза может скатиться к прощанию.

— А вот что я вам, друзья мои хорошие, скажу. Я хочу сама сейчас поднять стакан. Мы уже пили за этого человека, за то, что он умный, храбрый, веселый, друг настоящий… вон, сколько сказано. А я добавлю. Я еще и потому хочу выпить за тебя, Саша, что ты, как никто другой, умеешь глядеть вперед. Мало кому удавалось сделать то, что сделал ты. Ты заставил человека, вопреки всем обстоятельствам, вернуться в жизнь. Да, сегодня произошло, если хотите, чудо. Простите, я не могу, я волнуюсь.

Турецкий смотрел на нее широко открытыми глазами — вот он, обещанный сюрприз! Неужели? И Лина, увидев вопрос в его глазах, кивнула:

— Да, Саша. Во время беседы с психиатром, которому я рассказала о тех адресах, которые добыли вы, друзья мои, мы разыграли целый спектакль. Я даже пишущую машинку притащила со склада, они же теперь никому не нужны, держат по старой памяти… Так Володя увидел, странно посмотрел на нее, на нас, а потом подошел и спрашивает: «Я могу взять ее для работы?» Представляете, мы так и опешили. Я спрашиваю, а что вы будете писать? Понимаете, не печатать, говорю, а писать. И он отвечает: «У меня не закончен роман, друзья мои, а сроки, я чувствую, уже поджимают. Я пробовал позвонить, но что-то у них с аппаратом». Вот такую фразу произнес. Арон Григорьевич, это психиатр, просто подпрыгнул. Говорит мне, что надо немедленно звонить по этому адресу, Воронеж оказался. Мы Володю отправили в палату, а сами связались с Воронежским отделением Союза писателей.