Вот над чем ломает теперь свою крутолобую голову широкоплечий фельдфебель. Он как будто еще далек от того, чтобы додуматься до чего-либо окончательно. Шоу покидает его в момент, когда он соглашается на краткосрочную любовь Маузи, чтобы отделаться от чувственных видений, которыми его плоть часто мешает его духу в размышлениях последнего.

Нечего и говорить, что весь этот эпизод, включая в себя не мало глубокого, написан весело и остро.

Тут же в горах скрывается странный отшельник. Это — элегантно одетый старый джентльмен из лучшего общества. Скоро раскрывается, что он отец Попей, убежденнейший атеист. Два колоссальных поражения потерпел он на своем пути. Он хотел воспитать детей в духе атеизма, но жена его тайком от него дала им религиозное воспитание. В результате сын — пастор, хотя в конце концов и дьяволический.

Второе крушение, которое особенно горько переживается Атеистом, — это само крушение его атеистических убеждений. Физика, видите ли, открыла, что детерминизм не распространяется на кванты и электроны: там, в самом фундаменте мира, царят произвол и случай. Но тогда во что же верить! Нельзя верить даже в безверие! Нельзя иметь убеждений даже атеистических!

К оценке этого построения Шоу мы еще вернемся.

В 3-м акте раскрываются до конца со множеством разных веселых фиоритур фигуры мисс, Попей и инфантериста.

За мисс приезжает ее мать. Но девушка соглашается вернуться домой только при полном отказе курицы-матери от всякой опеки над нею, при превращении матери в экономку. Растерявшаяся дама соглашается на все: все равно свет идет кувырком. Но Попей ядовито замечает, что хотя барышня и стала хозяйкой, но что с собой делать, она все-таки не знает.

Инфантерист оказывается военным гением. Он так любит солдатское дело, что уже три раза дослужился до полковника и каждый раз выходил в отставку, чтобы вернуться в армию рядовым.

О нем Шоу устами своего пастора говорит: «Настоящий солдат — крепкий тип нашего времени. Он знает, куда идти».

Но ведь он слуга разрушения и смерти, а мы говорим о том, как жить.

Вот почему я и спрашиваю себя, легко ли и правильно ли соединяются в представлении публики образ этого страшного в своей самоуверенности любителя разрушения и смерти и лучезарная, радостная, благодушная улыбка Вимани?

До конца раскрывается Обрэй. Если он так опустошен и сложен, то виновата в этом война. В большой заключительной речи Обрэй со страстным красноречием клеймит войну 6 . И не только потому, что она сама по себе великое преступление, но и потому, что она породила новое беспринципное поколение.

«Что? — кричит он своему отцу, — с твоего разрешения я, летчик его британского величества, сметал с лица земли целые деревин со стариками, женщинами, детьми, а теперь ты попрекаешь меня тем, что я присвоил чужое ожерелье?»

Вот почему именно этому перелицованному пастору поручает Бернард Шоу бросить в публику свое признание: «Не верьте, что я комедиограф, не верьте, что я талантливый забавник! Я — проповедник. Я всегда старался срывать маски с пороков. Я всегда старался звать к свету. Только это меня и интересовало. Но теперь мне страшно. Остались ли еще люди, которым стоит проповедовать? Остались ли еще надежды, которые могли бы светить проповеднику?»

Из всего вышеизложенного читатель знает уже и то, что можно назвать сущностью пьесы: эта сущность есть беспощадная революционная критика оголтелого, распадающегося послевоенного европейского общества.

Без числа сыплет Бернард Шоу стрелы во все стороны, почти все они метки, остры и ядовиты. Публика, по крайней мере берлинская интеллигентская публика, принимает их хорошо. Добрая половина зрительного зала аплодирует даже отдельным фразам среди действия: протестов же вовсе нет.

Главным образом это объясняется тем, что пощечины, которые Шоу дает буржуазной современности, подготовлены злобой и презрением, воспитанными событиями в «среднем сословии» по отношению к обанкротившимся господствующим классам. Но, конечно, успеху много содействуют изящество и остроумие, с которым это содержание одето в маски. И надо прибавить, что режиссер и артисты со своей стороны очень сильно помогли автору.

Спектакль в общем — умный и веселый, злой и справедливый, а успех — несомненный и добротный.

Однако мы не можем не обратиться к близкому нам драматургу с некоторыми упреками.

Таких упреков — два. Один — в том, что Шоу сказал лишнее, другой — в том, что он не сказал необходимого.

Лишним является нападение на науку.Оно звучит тем более фальшиво, что научное миросозерцание носит в пьесе название атеизма. Нельзя не подумать, что Шоу старается здесь попутно похоронить более или менее последовательные формы материализма.

Правда, Атеист пьесы — сумасброд, капризничающий барин. Но совершенно ясно, что эта маска выбрана именно для того, чтобы было легче посмеяться над самой материалистической наукой.