Шрифт:
– Бедненький Линдиньо. До чего ж неугомонный старичок! Чуть зазеваешься, он тут же задирает тебе юбку или лезет за пазуху. Могу себе представить, каков он был в молодости…
– Слава о нём до сих пор гремит по всей Японии и Скандинавии.
– Он очень милый, правда? Ужасно любит рассказывать неприличные анекдоты…
– Помнишь, Роза, когда-то я написал про тебя рассказ. Теперь, пожалуй, ты можешь стать героиней целого романа. Раньше я знал, что ты удивительно кроткое и нежное существо, теперь, помимо кротости и нежности, я вижу твою отвагу, мужество, храбрость.
– Это Антонио сделал меня такой. Он создал меня заново.
Афранио Портела вспомнил стихи: «Медная роза, медовая роза, юная роза-бутон» – и поцеловал ей руку:
– Роза Антонио Бруно.
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ РАСПРИ
– Читали? – Фигейредо Жуниор протянул президенту экземпляр «Коррейо до Рио». – Я специально приехал сюда, чтобы показать. – Он ткнул пальцем в колонку под рубрикой «В защиту португальского языка», в которой генерал Валдомиро Морейра просвещал невежд насчет того, как писать на безупречном и чистом лузитанском наречии.
– Нет, ещё не читал. Поскольку автор не является членом Академии (хоть он и убежден в обратном), него статьи читать не обязан. Могу целый месяц спать спокойно, а потом уж придётся взваливать на себя и эту ношу, как будто у меня мало других забот…
– Нет, вы просто обязаны прочесть эту статью, и как раз потому, что её автор ещё не избран в Академию.
Эрмано де Кармо взял протянутую ему газету.
– Раз уж вы так настаиваете, милый Фигейредо… – Он начал читать, но тут же поднял голову. – Н-да, нечего сказать, удружили вы нам с кандидатом. Хотели противопоставить его тому, кого так вовремя прибрал господь… Это была единственная любезность со стороны полковника… – Он продолжил чтение. – Боже мой, сколько пафоса!
Президент, чья вошедшая в поговорку вежливость ещё усилилась от пребывания на посту, требующем такта и обходительности, крайне редко позволял себе неуважительные отзывы о собрате-академике или о простом смертном. Но бесцеремонность генерала Морейры, не считавшего нужным дождаться своего избрания для того, чтобы поучать и публично критиковать Академию, сильнейшим образом раздражала его. Генерал во всеуслышание порицал позицию большой группы бразильских академиков, входивших совместно с учеными из Лиссабонской Академии наук в Смешанную Комиссию по вопросам орфографии. Бразильские представители сами ещё не пришли к общему решению, что сильно осложняло работу.
– Это что-то невероятное!.. Раньше не было человека более скромного и предупредительного, даже подобострастного. И вдруг – поворот на сто восемьдесят градусов. Стал единственным претендентом и задрал нос. Не пропускает ни одного чаепития, говорит много и громко, рассуждает, поучает, критикует. На днях взял меня под руку и прочел целую лекцию о живописи. Сообщил мне, что мы, видите ли, не те картины развешиваем в Академии: пренебрегаем, дескать, полотнами первоклассных художников и отдаем предпочтение, как он выразился, пачкунам. Какая наглость, Фигейредо! – Президент дочитал наконец статью и добавил: – Ему бы баллотироваться не к нам, а в Лиссабонскую Академию наук.
Члены Бразильской Академии, входившие в состав Смешанной Комиссии – среди них был и Фигейредо, – утверждали, что необходимо принимать в расчет воздействие живой народной речи на литературную норму языка. Они возражали своим лиссабонским коллегам, которые защищали незыблемые каноны, годные, быть может, для португальцев, но неприемлемые для бразильцев. Португальцы призывали к выработке единых и жестких грамматических норм – Фигейредо же говорил, что единая языковая норма для двух совершенно различных стран – это культурный колониализм. Впрочем, дебаты по этому острому и жгучему вопросу вели между собой и члены каждой делегации.
А вот генерал Морейра в своей очередной статье безоговорочно стал на сторону самых ортодоксальных португальцев и категорически заявил, что Бразильская Академия должна согласиться с ними, и не просто согласиться, а «огнём и железом пресекать всякую попытку модифицировать язык Камоэнса». Отвечая на вопрос мифического читателя, генерал подверг суровой критике тех, кто своими уступками негодяям, профанирующим португальский язык, позволил Академии забыть важнейший и священный долг – «сохранение последнего цветка латинской цивилизации во всей его неприкосновенности». В конце статьи он сообщал, что в ближайшее время примет самое непосредственное участие в дискуссии и грудью станет против вредных компромиссов. Генерал был нетерпелив: когда-то он раньше срока объявил себя военным министром – теперь же ещё до выборов говорил от лица «бессмертных».
– Замечательно! – сказал Фигейредо. – Вот повезло! Мало нам было пуриста Алкантары, который не даёт делегации выработать единую точку зрения…
– Ваш генерал слишком ретив. Прежде чем печатно ругать Академию, хорошо бы сначала стать её членом.
– Почему этот негодяй полковник так не вовремя отдал богу душу? Приём заявлений прекращен. Что теперь делать?
– Вы эту кашу заварили, вам и расхлёбывать. Если сможете, конечно, – сказал президент и добавил словно бы невзначай, просто для сведения собеседника: – У Эвандро, судя по всему, имеются какие-то мысли на этот счет. Поговорите с ним.