Четыре рыбака несут на тюфяке больного Эрика на корму в барак, который обычно служит кладовой, Эрик стонет. Когда они выходят на палубу, сильный порыв ветра срывает с больного одеяло. Один из матросов подбирает его. Войдя в барак, рыбаки опускают свою ношу на пол и выходят.

— Почему его взяли от нас? — спрашивает смазчик Франк.

— Приказ капитана, — коротко отвечает Олаф.

Франк пожимает плечами. Не это его интересовало.

— А вот я, — говорит старик Петер, большой любитель поболтать, — видел однажды на Аляске человека с какой-то чудной болезнью. Сначала у него отвалилось ухо...

Все смеются. Старик возмущается:

— Отвалилось, говорю вам, упало прямо на землю. Он его подобрал. А потом отвалился кончик носа.

Петер обводит взглядом лица слушателей, но на этот раз никто не смеется, и он заключает:

— В общем он, что называется, распадался по частям.

— А ведь наш-то, братцы, заразный, — замечает Франк.

Его соседа по койке, Конрада, только что рвало, точь-в-точь как Эрика, когда тот свалился.

— Нечего было колоть Мустафу, — вмешивается в разговор обозленный Мишель, — и без того все ясно.

— Ну, а я так думаю, — ворчит четвертый рыбак, — от этих предосторожностей добра не жди.

Петер все стоит на своем:

— В такую погоду рыбу не ловят. Чего здесь торчать.

— Дед правильно говорит.

Франк рубит ладонью воздух:

— Спрашивается, чего ради мы здесь околачиваемся?

Все его поддерживают:

— Пора домой!

— Хватит! Шабаш!

Франк настроен решительнее других:

— Пойду скажу Ларсену, что команда требует возвращения в порт. Согласны?

Это уже другое дело.

Поставленные перед необходимостью принять конкретное решение, рыбаки колеблются: чувство дисциплины сильно развито у моряков.

Только один Мишель, небрежно сплюнув, отвечает:

— Лично я согласен. Плевать мне на ловлю.

Однако молчание остальных никак не походит на одобрение.

Олаф вернулся в каюту. Сел у приемника. Ларсен угрюмо посасывает трубку. Оба, отец и сын, смотрят на спящего кота, клубком свернувшегося около дивана.

Мерсье позвонил в институт Пастера, вызвал дежурную сестру:

— Мартина, приготовьте, пожалуйста, срочно сыворотку. Ту, что в левом ящике, в самой глубине... Да нет же. Я сказал — в глубине ящика. Да, да. Упакуйте пять-шесть ампул, только хорошенько, как для отправки, я позвоню через несколько минут. Спасибо. Да.

Последнее «да» — ответ на неуместный вопрос Мартины, спросившей:

— Ты меня любишь?

Он ответил холодно, его раздражает ее навязчивость. К тому же это неправда, он не любит Мартину. Между ними никогда не было и речи о любви. Простые товарищеские отношения. К чему ей вдруг понадобилось спрашивать об этом по телефону, именно сейчас, да еще как раз тогда, когда у него серьезное поручение к ней? Из ревности, конечно. Мерсье припоминает, что, уходя с Лореттой, он не попрощался с Мартиной, и она, безусловно, ждала, что он скоро вернется.

Он вешает трубку и подходит к приемнику. Спрашивает у Корбье:

— Есть новости?

— Никаких.

Доктор садится. Он почти физически ощущает на себе поощрительный взгляд Лоретты. Вероятно и она думает о их отношениях. Все женщины одинаковы, они всегда думают об одном. Даже в то время, когда целому кораблю угрожает смертельная опасность, когда представляется возможность спасти жизнь далеких незнакомых людей, участвовать в одном из тех необычайных происшествий, которые будят в человеке мечты восторженной юности.

— Как вам нравится мой Милле, доктор?

Неожиданный вопрос слепого застает Мерсье врасплох. Ему приходится сделать усилие, сообразить, что его просят высказать мнение о картине, висящей на стене. Наугад отвечает:

— Очень хорош.

— Эта картина принадлежала нашей семье. Когда делили наследство, все мы — братья, сестры и я — хотели получить именно ее. Картина напоминала нам детство, гостиную матери, с ней было связано множество других воспоминаний. Никто из нас не хотел уступать. Тогда мы взяли шапку, бросили туда бумажки с нашими именами и стали тянуть жребий. Я оказался самым счастливым.

Молчание. Корбье продолжает:

— С тех пор я купил немало картин. Если верить знатокам, есть даже несколько очень ценных полотен. Но Милле мне дороже всех.

Мерсье озадаченно оглядывает голые стены. Кроме Милле — ни одной картины. Только большие светлые пятна в тех местах, где они когда-то висели.

Умоляющие жесты Лоретты объясняют ему все. Он вспоминает, что уже как-то слышал подобную историю. В ней тоже шла речь о слепом, воображавшем себя обладателем многих ценностей, которые его близкие вынуждены были продать.