— Мне показалось, вернее, подумалось… Папа, а может быть, это Абдурахман Салимович был там, в караван-сарае…

— Глупости! — замахал руками учитель. — Как не стыдно так думать!

— Но он так странно себя вёл… Я не сказал тебе, папа, но…

— Ах, Миша, ты же знаешь, что Абдурахман Салимович любит напускать на себя таинственность.

— Я не про то, папа, — наконец решился Рябинин— младший, — просто я хочу сказать, что перс зачем-то носит с собой пистолет.

— Вот это уже интересно, — вставил своё слово Степанишин. — А ну-ка выкладывай всё, что знаешь о вашем общем знакомом.

Миша коротко рассказал о купце из Мешхеда.

— Чертовщина какая-то, — крутнул ус Степанишин. — Как в сказке: сундук с сокровищами, Али-баба и, возможно, сорок разбойников. Ладно, парень, пойдём в караван-сарай, на месте разберёмся. Может, опознаешь своего знакомца.

На улицу вышли вместе. Солнце уже встало, но висело низко над крышами домов, отливая в канале расплавленной медью. Дворники скребли мётлами тротуар. Протарахтела санитарная двуколка с красным крестом на зелёной скуле — везли раненых. Неторопливой, тяжёлой поступью дорогу на перекрёстке пересёк отряд вооружённых матросов. У причала стоял часовой, обхватив винтовку двумя руками. На его молодом курносом лице играл солнечный зайчик, а в прищуренных глазах было столько утреннего блаженства, словно последние часы он провёл не на посту под пулями, а где-нибудь в ночном, у костра, среди милых друзей и мечтаний.

— Угомонились вроде бы, — первым нарушил молчание Макарыч. — Драпают небось теперь по степи, только пятки сверкают.

— Кто драпает? — переспросил Миша — Погружённый в свои думы, он не очень внимательно слушал спутника.

— Кто же ещё? Беленькие. — Густой бас Макарыча звучал благодушно, как у дьякона на пасху. — А городишко у вас, парень, ничего. На Питер маленько смахивает. И водички предостаточно, и храмины встречаются подходящие. Это что там торчит?

— Кремль, — пояснил Миша. — Старинный, ещё в шестнадцатом веке заложен. А посредине — Успенский собор. Вы не думайте, — продолжал он, вдохновляясь, — город у нас даже очень привлекательный. Хоть и поменьше Петрограда, зато держит второе место в России по числу паровых судов. А по торговле рыбой ему и равных нет.

— Смотри ж ты! — деланно изумлялся Степанишин. — Представить только… А я думал, так себе городишко — халам-балам.

— У нас здесь и царь Пётр когда-то бывал, даже домик его по сей день сохранился. И музеи у нас великолепные — естественно-географический и ихтиологический.

— Какой, какой?

— Ихтиологический. В нём рыбы собраны из разных морей.

— Живые?

— Зачем живые? Засушенные, в чучелах. И учебных заведений у нас здесь предостаточно. Правда, по случаю революции часть из них закрыта, но раньше…

— Раньше лучше было? — прервал Степанишин.

Миша с опаской взглянул в его помрачневшее лицо, но хитрить не стал.

— Уютней было, товарищ Степанишин.

— Называй меня Макарычем, как все. А что значит — уютнее?

— Хлеб белый был, вечера в первой женской гимназии — нас туда иногда приглашали…

Миша попытался вспомнить ещё что-нибудь отрадное из былой дореволюционной жизни, но так ничего толком и не вспомнил. Не говорить же этому усатому дядьке с маузером о том, как здорово они играли в казаков-разбойников и в фанты на домашних вечерах у директрисы фельдшерского училища мадам Менглет. Скажешь — засмеёт. А может, и затрещину даст. Лицо у него вроде бы доброе, а там кто его знает…

— Это конечно, — поддакнул Степанишин, — жилось сытнее, хоть и не всем. Ну, ничего, покончим с белыми, и такая жизнь начнётся — закачаешься.

— И дядя Портюшин так говорит.

— Кто такой?

— Сосед наш, портовый рабочий.

— Правильно, значит, говорит.

О многом ещё рассказывал Миша Макарычу: о златоглавых астраханских храмах, бурливых лодочных пристанях, пропахших дымом и морем рыбных промыслах, о грязных и приземистых, точно старики из инвалидного дома, заводах фирмы «Братья Сапожниковы», о первых лихих беглецах-поселенцах на Казачьей улице под Заячьим бугром… И только об одном не вспомнил влюблённый в свой город реалист — о маленьком двухэтажном деревянном домишке на той же Казачьей… Откуда ему было знать, что много лет назад здесь родился и вырос замечательный человек — Илья Николаевич Ульянов, отец великого Ленина. Ни в одном официальном справочнике по Астрахани дом сей не упоминался.

Новая история России рождалась в огне революций, но она ещё не успела обозначить вешками будущие памятники своих предтеч.

Так незаметно, разговаривая, дошли до караван-сарая. Приземистое кирпичное строение, обнесённое высокой глинобитной стеной, было оцеплено красноармейцами.

На прилепившемся к стене изразцовом минарете торчал муэдзин. Он с опаской посматривал на красноармейцев и никак не мог решить: сзывать ли ему в это утро верующих на молитву или подождать до более спокойных времён?