— Багато?

— Много. Два эскадрона.

— А друг твой где же будет?

— Там. — Миша неопределённо махнул рукой в сторону пустыни. — Я его застрелил. Он хотел к белым уйти.

— От стерво, — печально выругался Кравченко, — и чого же я его, ирода, не шлёпнул? Так уж руки чесались… Ну, добре. А зараз по коням.

Джангильдин встретил весть о появлении отряда белых совершенно спокойно.

— Ну и хорошо, — сказал он Шпрайцеру. — Пора бойцам немного размяться, а то не поймёшь — воинская часть у нас или обоз. Готовьте, военрук, план кампании.

До утра длилось заседание штаба. Одни предлагали занять на выгодных позициях оборону, обескровить противника, а потом уже перейти в наступление; другие настаивали на немедленных активных действиях. Все ждали, что скажет Джангильдин.

— Я полагаю так: обороняться нам нельзя. Почему, спросите? Потому, что запас воды у нас ровно на двенадцать часов. Если мы увязнем в обороне, начнётся падёж животных, а это значит, что даже после полной победы мы не сможем доставить грузы в Челкар. Это первое. Теперь второе: у белых есть пушка, у нас её нет. Мы не знаем, сколько на эту пушку снарядов, но их, видимо, достаточно, чтобы с дальней дистанции выбить половину отряда и распугать верблюдов. Выход один: атаковать первыми. Вы не возражаете, товарищ Шпрайцер?

— Нет.

— Вы, товарищ Степанишин?

— Нет.

— Вот и отлично. Теперь остаётся договориться, как будем атаковать, где и когда. Кстати, Макарыч, я думаю, есть резон пригласить на заседание штаба бойца Рябинина. Пусть он подробненько расскажет нам ещё раз обо всём увиденном и услышанном. Принимается?

Мишу нашли возле костра разведчиков. Он уплетал за обе щеки пшённую кашу и делился с друзьями пережитым.

— … А он говорит мне: «Ты человек интеллигентный, а значит, твоё место у белых». А я говорю ему: «Пошёл ты знаешь куда…» Потом выхватываю наган и только — бах, бах, бах.

— Да-да-а, — тянет сочувственно Абдукадыров. — Только скажи, друг Миша, как ты из одного патрона три раза выстрелил?

— Почему из одного? — поперхнулся кашей Рябинин. — С чего ты взял, Абдулла? Я тремя…

— Нет, друг Миша. Я только что твой наган чистил. Разобрал барабан, смотрю — только одного патрона и не хватает.

— Да я… — пытался что-то объяснить Рябинин, но слова его покрыл дружный хохот разведчиков.

— Ладно, хлопцы, — подал голос Кравченко, когда все отсмеялись. — Нечего здесь горло драть. Для первого разу, я так считаю, у Мишка очень даже хорошо вышло. И противника разнюхал, и своих предупредил, а это в разведке главное.

У штабного костра Миша ещё раз доложил о том, что видел в стане белых. Слушали его внимательно, иногда задавали уточняющие вопросы. После доклада поднялся Джангильдин.

— У меня, товарищи, есть предложение: за смелость и революционную бдительность объявить бойцу Рябинину благодарность, а также выдать ему кавалерийский карабин. Принимается?

Миша влажными от радости глазами оглядел собравшихся. Покусывая ус, хитровато улыбался Джангильдин. Шпрайцер сидел, запрокинув голову и закрыв глаза. Кадык его шевелился, и Миша решил, что военком в эту торжественную минуту потихоньку напевает свою любимую тирольскую песенку. Потом он перевёл взгляд на Степанишина и в отблеске костра увидел монументальную фигуру своего командира. Макарыч стоял по стойке смирно, круглое лицо его лоснилось от удовольствия, а во взглядах, которыми он то и дело одаривал Джангильдина, читалось: знайте наших! И мы щи не лаптем хлебаем.

… Белых атаковали на рассвете.

Шпрайцер заранее сформировал три боевые группы, проводники незаметно вывели их к стану противника, и по сигналу — пулемётная очередь — красные бросились в атаку.

Цепи атакующих вначале встретили разрозненные выстрелы, чуть позже — нестройные залпы, а уж после того» как красные ворвались на территорию лагеря, татакнул и захлебнулся пулемёт. Пушка же, снятая с вьюка, так ни разу и не выстрелила. Её не успели приготовить к стрельбе.

Бой перешёл в рукопашный. В ход пошли штыки, приклады, иногда воздух вспарывали сухие, как хлопок бича, револьверные выстрелы. Стреляли в упор, не целясь.

Конная группа красных, на которую возлагалась задача завершить операцию, вынеслась из-за барханов и устремилась в гущу сечи. Большинство казаков не успели сесть на коней. Они отбивались в пешем строю от наседавших на них красных кавалеристов, нелепо размахивая шашками.

Перекрывая грохот пальбы и лязг стали, над пустыней нёсся охрипший голос:

— Скоты! Мерзавцы! Не топчитесь на месте! Отходите к северу! Отходите, иначе вас всех изрубят!

Это кричал офицер. Размахивая маузером, он вертелся среди отступающих на низеньком гнедом жеребчике. Миша передёрнул затвор карабина, но обойма кончилась. Он перезарядил карабин и вновь припал щекой к тёплой ложе. Жаль, выстрелить не успел: всадник скрылся за барханом вместе с полусотней других всадников, вместе с толпой отступающих белогвардейцев.

Бой стих внезапно, как и начался.

Смятые палатки, перевёрнутые казаны, трупы убитых, бьющиеся в предсмертных судорогах лошади — таким увидел Миша поле боя. В центре лагеря стояли с заправленными лентами два станковых пулемёта, а рядом с ними, задрав жерло к небу, маячила маленькая горная пушка.

Преследовать белых не стали. Как ни рвался Макарыч, как ни просил Джангильдина, но тот и слушать не хотел,

— Нельзя, Макарыч. Лошади у нас совсем устали. Падут лошади — на чём до Челкара добираться будем?