— Позвольте вам помочь, пани хозяйка!

Не ожидая ответа, Урасов взял одно ведро, а Немети — второе.

Женщина облегчённо вздохнула:

— Дай вам бог здоровья, добрые люди.

Пройдя несколько шагов, Урасов спросил:

— Мы правильно идём к постоялому двору?

— Вам к какому? Яцковича или Каца?

— Каца.

— Кацев двор тут недалеко, вон той улицей. А Яцковича подальше, совсем в другой стороне — вон туда.

Простившись с женщиной, друзья дошли до перекрёстка и свернули к дальнему постоялому двору Яцковича.

«Чем дальше от центра, тем лучше». Больше не переспрашивали ни у кого, поэтому пришлось немного поплутать. Показались сани с тремя мужиками в тёплых тулупах — явно не городские. Взглянув на толстые тулупы, Урасов невольно поёжился в своём демисезонном пальто.

— Немети, ты не замёрз?

— Некогда замерзать.

— Ну, держись!

Поравнялись с санями.

— Вы случайно не к Яцковичу?

— К нему.

Вот и постоялый двор. Пахло навозом, сеном, дёгтем. Снег разрисован полозьями, умят копытами.

Из сарая показался розовощёкий, в синей рубахе с засученными рукавами и грязной жилетке бородатый человек. Он бросил в шарабан охапку сена. Владимир наугад сказал:

— Здравствуйте, пан Яцкович.

Здоровяк посмотрел на пришедших, рассмеялся:

— Смотрите-ка, он меня знает, а я его таки не знаю!

— Пане, нельзя ли у вас остановиться?

— А кто же вы такие будете?

— Военнопленные, едем домой из Австро-Венгрии.

Хозяин молчит, отряхивает с жилетки сено. В голове Владимира точно молния: «Надо подход к нему найти». И он сразу, но небрежно, словно обычное дело, спрашивает:

— А как насчёт самогончика?

Яцкович прищурил левый глаз.

— Будет!.. Заходите в дом.

В ноздри ударил спёртый воздух грязного, давно не проветривавшегося помещения, впитавшего в себя запахи овчин, махорки, кислых щей.

Яцкович открыл, точнее, оторвал — так туго она подавалась — дверь в коридоре.

— Вот вам номер с одним окном и одной кроватью. Вы паны не толстые, обойдётесь. Тут и трое умещались.

— Сколько будет стоить?

Хозяин сделал неопределённый широкий жест:

— Потом об этом. Самовар? Ну, так скажу, чтоб поставили.

Дверь грузно закрылась. Осмотрелись. Маленькое окошко выходило на задворки, стёкла мутные от многолетней грязи. Окно оклеено газетными полосками. Форточки нет. На стенах бесчисленные следы раздавленных клопов. Покачали головами.

— Как-нибудь дня два-три потерпим.

— Два-три — это много. Постараемся управиться до завтра. Развязать бы только язык хозяину.

В этот момент рванулась дверь; Яцкович торжественно поставил на стол пол-литра самогона.

— Угощайтесь на здоровье. Самовар панам скоро подадут.

— Само-вар, само-гон, — пропел Немети: он отогревался.

Владимир вышел во двор. Хозяин садился в сани. Увидел Владимира:

— Пан что-нибудь хочет?

— Нет, просто так вышел, воздухом подышать, — и щёлкнул себя пальцем по подбородку, намекнув на самогон. Яцкович засмеялся, ударил коня кнутом.

Владимир и Лайош потолкались среди постояльцев, но, увы, ничего не узнали полезного для себя. Почти все заезжие были из окрестных сёл, где не было немцев. Владимир спросил было одного мужичка, приезжают ли крестьяне оттуда, с занятой немцами стороны, но мужичок замахал руками:

— Хорони боже! Там фронт, убьют.

«Надо браться за хозяина, — решил Владимир. — Он деньги любит. Как только услышал про самогон — сразу пустил нас».

Яцкович возвратился к сумеркам.

— А самогон-то у нас непочатый! — спохватился Владимир.

Самогон нужно вылить. А куда? В уборную!

— Чуток всё же выпьем, чтобы хоть дух был, — сказал Лайош. Он налил полный стакан мутноватой жидкости. Владимир увидел и рассмеялся:

— Многовато, с ног сшибёт. Это, брат, не виноградное вино, а самогонка. Злая, стерва. Ты разве не пробовал её, когда был у нас в плену?

— Не приходилось.

— Отливай обратно. Полстакана на двоих хватит.

Немети глотнул и закашлялся.

— Закусывай скорей салом.

Потом Владимир взял бутылку, пошёл в уборную и вылил самогон.

Заказали на ужин самовар. Принёс сам Яцкович. Бросил взгляд на бутылку: пустая.

— Водочка-то у вас, пан хозяин, балованная, слабая, — сказал Урасов. — Не знаем, брать в дорогу ещё бутылку или нет.

— Крепость как надо. Никто не обижался. И послушайте, если у меня не возьмёте — нигде больше не достанете.