К нашему изумлению, почти все редакторы других подразделений «Рэндом» и помыслить себе не могли, что мы действуем в их же интересах. Напротив, они энергично поддержали позицию Витале. По инициативе двух старших редакторов — Джейсона Эпстайна и Эша Грина — было распространено заявление о том, что наши доводы противоречат всякой логике, что издание достойных книг вполне совместимо со стремлением извлечь прибыль. Викки Уилсон и Бобби Бристоль из «Кнопфа», а также еще несколько отважных редакторов отказались подписать эту клятву верности и были вынуждены не один месяц терпеть притеснения начальства. Но около сорока редакторов «Рэндом хауз» и «Кнопфа», очень многих из которых мы считали своими давними друзьями, свои подписи поставили. Никто из них не позвонил мне и не расспросил, как обстоят дела на самом деле, никто даже не поинтересовался подробностями наших переговоров с Витале. Отсюда я заключил, что им велено с нами не общаться.

Некоторые пошли еще дальше. Кое-кто, пользуясь своими связями с европейскими издателями, схватился за телефон, пытаясь прекратить активную кампанию в нашу защиту, которая началась на том берегу Атлантики. Другие не жалели усилий, чтобы избавить меня от заманчивых предложений новой работы. Директор «Гарвард юниверсити пресс» («Harward University Press») Артур Розенталь, человек, при котором это издательство достигло больших успехов, как раз уходил на пенсию, и комиссия, созданная для поисков его преемника, решила рассмотреть мою кандидатуру. Сам Артур рьяно убеждал меня попробовать, и, хотя мне не особенно хотелось переселяться в Кембридж, я согласился встретиться с членами комиссии. Позднее мы обнаружили, что двое старших редакторов «Кнопфа» принялись обзванивать своих гарвардских друзей и авторов, призывая отговорить издательство от этого решения. По-видимому, мой переезд в Гарвард был бы воспринят как объективное признание моих заслуг за время работы в «Пантеоне», а этого допускать было нельзя.

Поразительно, что главные усилия «Рэндом хауз» как на уровне официальной пропаганды, так и в кулуарных беседах были направлены прежде всего на тотальную дискредитацию «Пантеона». Нас объявили людьми не от мира сего, которых никуда больше не возьмут на работу. Заявления «Рэндом» для «Нью-Йорк таймс» и других газет сводились к следующему: книгоиздание — дело слишком серьезное, чтобы допускать к нему интеллектуалов. Дескать, уж если сам Бернстайн, чья деловая хватка известна всем, по меркам современных корпораций оказался слишком мягкотелым — он ведь разрешал выпускать книги, не приносящие денег… «Пантеон» же — просто клинический случай: его редакторы не только спокойно относились к убыточности, но и возводили ее в принцип жизни.

Крупные газеты в основном соглашались с этими логическими обоснованиями. Правда, некоторые издания выступили в нашу защиту или, что было уже приятно, заняли позицию «поживем — увидим». Но совсем иначе среагировала Европа. Появилась целая лавина статей в защиту «Пантеона» и его концепции — статей столь убедительных, что «Рэндом хауз» попыталось обелить себя, отправив за границу лживые сведения о наших убытках. Когда доводы «Рэндом» оказались бессильны, Витале попытался применить силу принуждения: как впоследствии сообщили мне надежные источники, он пригрозил не давать в «Паблишерз уикли» никакой рекламы «Рэндом хауз», если этот журнал не прекратит поддерживать «Пантеон».

Не прошло и нескольких лет, как история повторилась: главный редактор «Нью-Йоркера» Боб Готлиб был внезапно уволен со своего поста. Близкий друг и советник Ньюхауза, Боб считал, что облечен полным доверием начальства. Работать в «Нью-Йоркере» он очень хотел, несмотря на протесты коллектива после смещения Уоллеса Шоуна. Поскольку Ньюхауз пообещал сотрудникам «Нью-Йоркера» сохранить индивидуальность журнала в неприкосновенности, вынужденный уход Шоуна был воспринят многими как предательство со стороны Ньюхауза. Но Боб Готлиб оказался верен традициям Шоуна более, чем ожидал Ньюхауз, и новый приказ об увольнении не заставил себя ждать. В Нью-Йорке поползли слухи, что Готлиб со дня на день лишится своего кресла. Сам Боб в это время гостил в Токио. Посреди ночи его разбудили, чтобы известить: сообщение в сегодняшней «Нью-Йорк таймс» о конце его издательской карьеры не является преувеличением. Тут же заработала пропагандистская машина Ньюхауза, уверяя, будто период Шоуна—Готлиба — безусловно, самый яркий в истории журнала — был лишь постыдным отклонением от первоначальной развлекательной миссии «Нью-Йоркера». Когда «Нью-Йорк таймс» опросила в связи с происшедшим ряд редакторов журналов, лишь у Рика Макартура из «Харперз» хватило отваги оспорить политику Ньюхауза. В остальном же Готлиб был выброшен на свалку истории быстро и ловко — так из «Большой советской энциклопедии» когда-то вырывали крамольные страницы, подлежащие замалчиванию и забвению.

Очевидно, что в течение так называемых «переговоров» с нами Витале и его коллеги по «Рэндом хауз» действовали по заранее вызубренному сценарию, применявшемуся уже много раз. Кадровый отдел «Рэндом» составил стандартную форму резюме для уволенных и закупил одноразовые носовые платки. Примерно так же готовился к своим «переговорам» и Витале. Для начала мне было отказано в праве взять с собой на переговоры человека по моему выбору. Я хотел, чтобы меня сопровождал кто-то из моих редакторов, дабы они получили полное представление о происходящем. Витале, однако, предпочел беседовать со мной без свидетелей с моей стороны, чтобы потом легче было отказаться от первоначальных обещаний.

Столь же успешно против меня было использовано и другое оружие — условие, включенное в договор о моей отставке. Оно гласило, что в течение пяти лет ни одна из сторон не должна сообщать прессе о том, что говорилось на внутренних совещаниях в «Рэндом хауз» в текущим период или раньше. Ньюхауз имел репутацию человека, который не скупится на отступные, но переговоры, завершившиеся моим уходом, сопровождались выгадыванием каждого гроша. Очевидно, я мог рассчитывать только на гарантированную мне по контракту о найме сумму; «ни цента сверху», — позднее сказал мне казначей «Рэндом хауз». То было не выходное пособие а заработанные мной за все годы работы в «Рэндом хауз» своеобразные «пенсионные». «Рэндом» удерживал эти деньги в течение полугода после того, как я подписал договор, — по сути, вынуждая меня молчать, в то время как корпорация обнародовала ряд заявлений с нападками на «Пантеон» и на меня самого. «Нью-Йорк таймс» честно сообщала, что я «воздерживаюсь от комментариев», но только один журналист обратился за справками к моим коллегам, которые не хуже меня могли изложить суть дела. Редакторы «Пантеона», ушедшие из издательства вместе со мной, не заключали никаких соглашений о выходном пособии и соответственно были вольны отвечать на любые вопросы. Информацию также могли дать Боб Бернстайн и Тони Шулт, все эти годы находившиеся в курсе финансового положения «Пантеона». Пресса оставила без внимания тот факт, что наша рентабельность никогда не смущала прежнее руководство «Рэндом хауз». Конфликт освещался упрощенно и однобоко благодаря усилиям пиар-специалистов «Рэндом хауз», которые так и сыпали лживыми доводами и фальсифицированными цифрами.

Не прошло и нескольких дней, как Витале нанял Фреда Джордана и передал наш каталог в его руки. Европейские корни Джордана создавали иллюзию, будто он продолжит устоявшиеся традиции «Пантеона», но он был верен лишь целям своих нанимателей. При первом же знакомстве с горсткой людей, оставшихся работать в офисе «Пантеона», Джордан заявил, что политической литературы это издательство отныне не выпускает. Джордан продержался на своей должности лишь год с небольшим. Не минуло и нескольких лет, как издательство окончательно распростилось со своей прежней концепцией и превратилось в придаток «Кнопф». Из планов исчезли книги об актуальных социальных проблемах, а также серьезная литература интеллектуального и культурологического толка. Возьмем каталог продукции под маркой «Пантеона» на осень 1998 года. Самая впечатляющая в нем книга — альбом с фотографиями кукол Барби. Что до «Шокен», то «Рэндом хауз», не упразднив эту марку, сосредоточил усилия издательства на выпуске нескольких коммерческих названий в год: еврейских кулинарных книг, литературы на темы семейной и духовной жизни.