Как объясню я однажды своим внукам те мгновения? Правда, одно ощущение было совершенно отчетливым: казалось, что законы природы решили выполнить наше желание относительно Золотого яблока, и жуткая древняя сила, способная сдвинуть с места весь мир, стала поднимать Летающий корабль все выше и выше, все выше и выше. Мой малыш смотрел на нас снизу, ничего не понимая: возможно ли, чтобы его папа взлетел в небо?

– Симонис, я… я уже однажды чувствовал, как дрожит подо мной корабль, когда был здесь в первый раз, убегая от Мустафы, однако не захотел поверить в это! – крикнул я своему помощнику, словно эти слова могли объяснить случившееся чудо.

Пока мы взлетали, лоджия Места Без Имени, казалось, провалилась под нами, однако это мы поднимались, и теперь мой малыш смеялся, кричал и плакал одновременно. Несколько раз вскрикнув от ужаса, замолчал Симонис. Я смотрел вниз, оценивая вероятность смерти при падении, которое вскоре ожидало нас, и молился.

Но мы не упали. Словно молодая пчела, возжелавшая меда, мы поднимались вверх; мы уже достигли двойной высоты террасы на крыше Нойгебау и полагали, что выше нас ничего уже нет, мы выше холмов, выше гор, быть может, даже выше облаков. Дерево старого судна скрипело под нашими ногами, легко и сухо, будто кости каракатицы, у меня начала кружиться голова, от удивления и страха сдавило горло. Я сложил руки в молитве, ибо Deus Caritasest [71] (об этом Господь в своих чудесах дает нам поистине ошеломляющее представление!); и если Господь на этом самом милосердии создал мир, то древние силы, даровавшие нам в своей освобожденной мощи опьянение полета, возможно, на несколько мгновения решили освободить нас от власти материи, чтобы поучить нас и наконец поднять в своей любящей самоотверженности.

– Господин мастер, мы… мы летим! Словно птица, нет, словно ангел, – наконец приглушенным голосом воскликнул Симонис, непрестанно крестясь.

В то время как ветер хлестал мои волосы, я поражался виду бесконечного леса Зиммерингер Хайде и тому, как словно на чертеже архитектора вдали появились очертания предместья Виден, Дунай, Леопольдинзель, даже Йозефштадт с его невидимыми жителями. Я ликовал и плакал одновременно от страха и безумия – должно быть, такое же состояние охватывает человека высоко в горах, где воздух слишком разрежен.

Между молитвами я бормотал те известные строки из божественного поэта, в которых речь идет о магическом воздушном корабле: я делал это ради Клоридии и наших детей. И, наблюдав за тем, как сады Места Без Имени становятся маленькими, словно грядки, башни сжимаются в детские кубики, большие пруды высыхают и превращаются в жалкие лужицы, а львы Фроша становятся подобны мышам, я молил поэта о защите и негромко декламировал:

А затем я увидел, как облака уносятся вниз, и мне, как отцу Данте, захотелось, чтобы моя супруга и дети были со мной, и мы могли навеки остаться здесь…

– Смотрите, господин мастер, вы только посмотрите на город!

Город императора, его защитные сооружения, защитные башни и колокольни, фиала собора Святого Стефана – далее издалека создавалось впечатление, что все падает ниц и превращается в наших рабов. Симонис был белее мела, казалось, он мечется между желанием выглянуть за борт, чтобы осмотреть панораму, и инстинктивной потребностью сесть посредине судна, чтобы не выпасть. Внезапно корабль перестал подниматься вверх.

– Может быть, теперь мы начнем опускаться, – хриплым голосом сказал я, отчаянно вцепившись в сиденье.

Я ошибался. Едва я произнес эти слова, как почувствовал холодный поток прямо в лицо: Летающий корабль, словно управляемый моряком, на всех парах понесся вперед.

– Он направляется к Вене! – воскликнул я, то ли в ужасе, то ли в восхищении.

В то время как под нами проносились поля, дома и виноградники, я заметил, что дрожу всем телом. Здесь, наверху, температура была такой низкой, словно мы поднялись на гору. Сильные порывы ветра трепали наши рабочие брюки, а с ними и корабль, совершенно не защищавший нас. Время от времени корабль качался и поскрипывал.

– Как это возможно, господин мастер? Что держит нас в воздухе? – не переставая, вопрошал Симонис, а я отвечал ему молчаливым удивлением.

Затем, когда улеглось безумное волнение первых минут полета, мы заметили странный феномен. Над нашими головами возвышались четыре шатуна, которые я обнаружил во время своего первого визита на Летающий корабль. Драгоценные камни янтаря, висевшие на них, внезапно изменились. Они уже не были безжизненной материей, они вибрировали, словно побуждаемые к этому неведомой силой. Из них доносился негромкий звук, похожий на робкую поэму.

Я коснулся одного из камней и сразу же почувствовал, как он задрожал. Через некоторое время это повторилось. Затем я тронул шатун указательным пальцем; он был совершенно неподвижен. Казалось, он проводит невидимую силу, поднимающуюся с кормы Летающего корабля и передающуюся в камни янтаря, которые благодаря сильному импульсу издавали небесную музыку. Не эта ли сила заставляет корабль летать? А если да, то каким образом? Какой возвышенный homo faber и музыкант поработал над этим? Он должен быть более великим, чем знаменитый Леонардо, сильнее Бернини и даже Герона, [72] который был способен открыть двери храма, зажигая огонь совсем в ином месте.