– То есть война против турок дала еретикам возможность отомстить и устранить его, – заключили, чихнув, в облаке грязной пыли, поднятой падением больших комков сажи.

– Задача оказалась для них даже слишком легкой: как и многие князья-еретики, только из ненависти к римской церкви они финансировали и поддерживали Блистательную Порту!.

Что-то подобное я уже однажды слышал, много лет назад, когда кое-кто из клиентов небольшой гостиницы, где я тогда работал, просвещал меня по поводу тайного союза «короля-солнце» Людовика XIV с Османской империей. Хотя тот случай был еще хуже: речь ведь шла не о протестантских князьях, а о наихристианнейшем повелителе Франции, урожденном сыне Церкви. Папа, со своей стороны, был, правда, не лучше и поддержал еретиков чисто из личного корыстолюбия. Так что опыт научил меня тому, что, когда речь идет о монархах, нужно быть готовым ко всему.

– После поражения все стало по-другому, – продолжал свой рассказ Симонис, – начиная с самого Максимилиана.

Ему казалось, что его окружают шпионы, враги, которые всеми силами пытаются ускорить его конец. Однако Георг Илзунг на протяжении многих лет был его советником, а до этого – советником его отца. Он был очень могуществен: его карьера началась, когда он работал на Фуггеров в Аугсбурге, ту самую купеческую семью, которая помогла взойти на трон Карлу V. Они предоставили ему денежные средства, чтобы подкупить курфюрстов. Фуггеры стояли за каждым шагом, который делал Илзунг. Они давали не только деньги, они платили императору наперед обещанные, но еще не поступившие взносы курфюрстов, с процентной ставкой, стремившейся к нулю…

Габсбурги были по горло в долгах у Фуггеров. Так что Максимилиану было отнюдь непросто избавиться от Илзунга.

– Георг Илзунг был тем источником, из которого к императору устремлялось золото, – совершенно четко произнес Симонис. – Когда были нужны деньги для турецких войн, именно он доставал их. Когда в Венгрии поднимались восстания и нужны были оружие или деньги, чтобы умилостивить предводителей восставших, меры принимал он. Если нужно было договориться с Фуггерами о займе, а в качестве залога предоставить таможенные пошлины или доход с императорских ртутных месторождений в Идрии, спрашивали его. Если нужно было оплатить долги, Илзунг пользовался услугами других заимодавцев, чтобы распределить задолженность по процентам. Если он никого не находил, то платил из своего кармана и терпеливо ждал, пока император и его казначей найдут возможность возместить ему затраты.

– То есть император был у него в руках?

– Он мог с ним делать все, что хотел. Тем временем второй влиятельный советник, Давид Унгнад, под предлогом посольств ездил туда-сюда между Константинополем и Веной.

– Шпион Блистательной Порты, – угадал я, что было очень легко.

– В близком контакте с кредиторами Сулеймана, – добавил мой помощник.

Максимилиан, продолжал рассказывать он, чувствовал себя беспомощным перед этими двумя и задавался вопросом, когда они захотят окончательно устранить его, с беспокойством отмечал, как они все больше и больше прибирают к рукам его сына Рудольфа. Он хотел что-нибудь сделать, но уже никому не мог доверять. Он был лишен власти, труп на троне.

Он был блестящим собеседником, приятным сотрапезником, искрил идеями и остроумием, у него были тысячи планов. Те же надежды, которые возлагали на него империя и мир, он питал на будущее сам. Теперь он стал замкнутым, нетерпимым, вел себя загадочно. Разговоры оставляли его безразличным, горящий, пронзительный взгляд стал затуманенным, голос потускнел. Послы иных держав сообщали своим повелителям, что император уже не тот, удар Сулеймана отразился на нем навеки. Мертвец, турецкий султан, победил живого и сделал его равным мертвым.

Мужественное решение – не преследовать протестантских еретиков, даже выбрать многих из них в качестве советников, сделало этого непостижимого человека предметом ненависти в народе. Уже появлялись те, кто предполагал, что за его истерзанным характером и труднопредсказуемой политикой скрывается не что иное, как поврежденный рассудок.

Максимилиан никогда не отличался особым здоровьем; теперь же, похоже, должен был вот-вот сломаться. Еще когда он возвращался из похода в Вену, вернулась его старая хворь – пальпитация, учащенное сердцебиение. Он потерял интерес к большинству вещей, казалось, его волнует только одно-единственное место.

– Он мечтал о новом доме, – пояснил Симонис. – И мы стоим посреди его мечты: в Месте Без Имени.

Он был слишком щепетилен, чтобы забросить дела управлением страной. Но с этого момента каждая свободная минута посвящалась планированию нового замка. С течением времени он тратил на него все большие и большие суммы денег, и стали поговаривать о том, что это стало идеей фикс, чем-то вроде сладкой муки: использовать этот камень или же тот мрамор? Этот карниз или тот фриз? Что лучше подходит для фасада: венецианское окно или портик? И какие деревья, какие изгороди, какие редкие сорта роз для сада? Нерешительность, которую он проявил в войне против Сулеймана, стала его любимой спутницей. Посол Венеции написал своим соотечественникам, что у императора теперь одна забота, которой он предается постоянно, сущая одержимость: строительство сада и виллы в полумиле от Вены, и когда она будет готова, то станет королевской и императорской резиденцией.

Странно, но в расчетах его поддерживали те же самые итальянские архитекторы, которые укрепляли Вену в преддверии предстоящей войны с турками. Для Места Без Имени, однако, итальянские зодчие строили не бастионы, не внешние охранные сооружения и контрэскарпы, а похожие на минареты башенки, восточные полумесяцы и зверинцы в османском стиле.

Двор и народ были в ужасе. Что, ради всего святого, заставляет императора оказывать сооружениям Мохаммеда такое почтение?

Но то была не прихоть и не несбыточные мечты помутненного рассудка.