– Симонис, я хотел сказать тебе, что я доволен тобой и твоей работой, – сказал я, отвечая своим мыслям.

– Спасибо, господин мастер, я очень польщен, – вежливо ответил мне грек полным от лукового соуса и мяса серны ртом.

И у меня поистине была причина благодарить своего помощника! Во всей этой сумятице бесчисленных празднеств Симонис использовал несметное количество свободных от посещения университета дней для того, чтобы беспрепятственно заниматься работой трубочиста у меня на службе. Было очень мало дней, когда мне приходилось действительно отказываться от него, и это никогда не длилось дольше нескольких часов. К примеру, его вызвали 2 апреля: «Зеленый четверг приходится на второе число месяца, и господа студенты славного императорского конвикта св. Иосифа присутствуют на омовении ног в своих капеллах». Кроме того, 25 апреля, в праздник святого Марка, я буду вынужден обойтись без него, поскольку «господа студенты должны сопровождать большую процессию от церквей собора Св. Стефана к Св. Марку и обратно».

А именно студенческие каникулы образовывали довольно внушительное число: сто четырнадцать дней без учебы и присутствия на лекциях. Сюда еще добавлялись праздники отдельных факультетов, поскольку у каждого был свой заступник с соответствующим праздником. Кроме того, существовали праздники каждой из четырех наций, на которые делился университет (австрийскую, рейнскую, венгерскую и саксонскую); затем – годовщины, к примеру День всех святых посвящался всем умершим сотрудникам университета. Не следовало забывать также и праздники при дворе: каждый день, когда почтенные члены Alma Mater Rudolphinaдопускались на аудиенцию к императору или по какой-либо причине отправлялись ко двору, был выходным, конечно же, это касалось и дней, когда проводились коронации, королевские свадьбы, прибытие послов или супруг императоров или же их родственников. И, напоследок, был еще праздник восстановления, когда обновлялись привилегии, предоставленные императором университету с незапамятных времен.

Еще больше везло школьникам: наряду со ста семьюдесятью восьмью положенными праздниками они год за годом отмечали огромное количество «чрезвычайных праздников» (по требованию епископов или отдельных князей, желавших отметить определенное событие), и получалось, что здесь, по моим подсчетам, в школу ходили только каждый третий день! Мой малыш, которого я по вечерам и выходным сам учил чтению, письму и счету, был в свои годы гораздо образованнее, чем большинство детей Вены.

О, мудрая Вена! – сказал я себе и с восхищением посмотрел на своего сыночка, своего маленького ученика трубочиста, который как раз занимался тем, что вылизывал опустошенную до дна тарелку. Поистине, ты знаешь путь к здоровью и счастью, тебе ведомо искусство наслаждаться жизнью! В начале своих размышлений я обозначил избыток праздников и леность венцев как наказание, но я ошибался.

В Риме студенты стонут от учения, рабочие – от угнетения, семьи (и в первую очередь женщины) тоскуют дома в одиночестве, в то время как их мужья с утра до вечера батрачат на улицах или в мастерских. В Вене же только приступали к обучению или работе, как какой-нибудь колокол возвещал о том, что пришло время остановиться и принять участие в ярмарке, празднестве, мессе или процессии. Разве тяжкий труд приносит лучшие результаты? Ни в коем случае! В колыбели империи работали очень мало, но все получалось (хотя и требовалось на это больше времени). В городе пап люди трудились до изнеможения, но ничего не работало. В Вене еды было вдосталь для всех, семьи были зажиточными, улицы – чистыми, преступления случались изредка, а свободного времени было сколько угодно. В Риме люди голодали, грабеж и убийство подстерегали за каждым углом, город был грязен, а все вкалывали без остановки с утра и до ночи.

Когда я сообщал нашим немногим знакомым о том, что мы переезжаем в Вену, на меня смотрели как на несчастного сумасшедшего: ты едешь в холод, к этим глупцам-немцам? Не прожив здесь и месяца, я сильно заподозрил, нет, уверился, что это мы, римляне, глупцы.

– Господин мастер, – сказал Симонис, прерывая внутренний хвалебный гимн, звеневший в моем сердце, – я уведомил своих сокурсников по поводу вашего интереса касательно pomum aureum.Кроме того, я позволил себе пригласить их сюда на краткую встречу, так вы сами сможете объяснить, что именно вы хотите знать. Данило Данилович только что прислал мне записку, что в полночь он хочет встретиться с нами: может быть, у него уже есть какие-то новости.

На обратном пути с работы во дворце Клоридия зашла к нам в трактир. Выражение ее лица свидетельствовало о глубочайшем расстройстве.

– О, мой супруг, если бы ты знал, что со мной сегодня приключилось! – начала она, сев за наш стол и в несколько глотков опустошив мой стакан вина.

Она улыбнулась ребенку, сидевшему напротив и обеспокоенно смотревшему на нее, поцеловала его и погладила по голове. После этого попросила Симониса, который уже поел, отвести нашего малыша в монастырь, чтобы он вовремя пришел на урок немецкого языка, сказав, что мы подойдем позже.

Клоридия намеревалась сообщить нечто очень важное и опасалась реакции нашего сына. Когда Симонис с мальчиком удалились, ее материнская улыбка погасла, она взяла мою руку в свои, покрытые холодным потом.

– Что? – в тревоге спросил я ее.

– Благодарение Богу, что моя служба во дворце заканчивается завтра утром: принц Евгений предоставит are еще одну аудиенцию, а затем тот вернется в свое жилище на Леопольдинзель. Во вторник Евгений уезжает в Гаагу. С работой закончится и оплата, но так даже лучше. Если бы со мной еще раз случилось что-то подобное тому, что было сегодня, все могло бы кончиться плохо.

– Кончиться плохо? Да говори же, наконец, что случилось?

– Это отвратительное существо… тот, который пообещал дервишу голову.

– И что?

– Он опять был во дворце. Я дважды встретилась с ним. Сначала на лестнице для посыльных, в обществе его товарищей-турок. Если бы ты знал, как он на меня глазел! Наконец-то я увидела его лицо, если это месиво из клочков кожи вообще можно назвать лицом. Он таращился на меня своими налитыми кровью глазами, и его серые недоверчивые зрачки впились меня, словно крюки. Я ушла со всей возможной поспешностью, но все равно меня не покидало чувство, что он провожал меня взглядом. Боюсь, он что-то подозревает; будем надеяться, что во второй раз он не заметил, как я тайком за ним наблюдаю.