— Мне нужно кое-что купить, — сказал Нономия, указав рукой на японский магазин, и ринулся вперёд сквозь лязг и грохот. Сансиро не отставал от него ни на шаг и остановился лишь у магазина, когда Нономия вошёл внутрь. Ожидая его, Сансиро вдруг обратил внимание на разрисованные цветами гребни и заколки, выставленные в витрине. «Странно, — подумал Сансиро. — Что может там покупать Нономия-кун?» Он вошёл в магазин и увидел, что Нономия держит в поднятой руке ленту, прозрачную, как крылышки стрекозы.

— Ну, как? — спросил его Нономия.

Сансиро подумал, что неплохо бы купить что-нибудь для О-Мицу-сан в благодарность за форель. Но потом решил, что О-Мицу-сан как-нибудь не так истолкует это, и передумал.

На улице Масаго-тё Нономия повёл его в европейский ресторан, заявив, что здесь самая лучшая европейская кухня во всём районе Хонго. Однако Сансиро ничего не мог сказать по этому поводу, поскольку ел европейские блюда впервые в жизни. Тем не менее он ел всё, что подавали.

Выйдя из ресторана, Сансиро попрощался с Нономией. Он дошёл до перекрёстка и свернул налево, но, прежде чем ехать в Оивакэ, решил зайти в лавку купить гэта. Там под ярко горевшим газовым фонарём сидела сильно набелённая, словно вылепленная из гипса, девушка, похожая на привидение. Ему почему-то стало неприятно, и он раздумал покупать гэта. По дороге домой он всё время вспоминал лицо девушки, которую встретил возле пруда. Оно было розовато-коричневое, как подрумяненный рисовый колобок. С очень гладкой, нежной кожей. В этом Сансиро был твёрдо убеждён.

Занятия начались одиннадцатого сентября. Ровно в половине одиннадцатого Сансиро был уже в университете. На доске объявлений у входа висело расписание лекций. Сансиро пришёл первым и сразу же переписал в записную книжку дни и часы лекций, которые предстояло слушать, потом зашёл в канцелярию. Он спросил находившегося там служащего, когда начнутся лекции. Тот ответил, что должны начаться сегодня.

— Но в аудиториях никого нет, — возразил Сансиро.

— Видимо, преподаватели ещё не явились, — ответил служащий.

«Пожалуй, так», — подумал Сансиро, выходя из канцелярии. Он обогнул здание факультета, остановился под вязом, посмотрел на небо: никогда ещё, казалось ему, оно не было таким нежно-голубым. Сансиро прошёл заросли низкорослого полосатого бамбука и спустился к пруду. Он то и дело поглядывал на вершину холма в надежде снова увидеть тех девушек, но никто не показывался. Так, собственно, и должно быть, размышлял Сансиро, но не уходил. Выстрел пушки, возвестивший полдень, напомнил Сансиро, что пора возвращаться домой.

На следующий день он пришёл в университет ровно в восемь. Ещё из главных ворот он увидел очень широкую аллею. Эта аллея постепенно переходила в пологий склон, и из главных ворот видна была лишь часть двухэтажного здания естественного факультета, находившегося в самом её конце. Ещё дальше блестела на утреннем солнце роща Уэно. Сансиро невольно залюбовался, этим уходящим вдаль пейзажем.

В самом начале аллеи, справа, стояло здание юридического и филологического отделений. Слева, несколько в стороне — естественно-исторический музей. По своей архитектуре оба здания были совсем одинаковы: продолговатые окна, выкрашенные в чёрный цвет островерхие крыши с узким бордюром из нежно-голубого с зеленоватым оттенком камня, который придавал своеобразное очарование ярко-красным кирпичным стенам. Сансиро ещё от Нономии слышал об этих зданиях, но сегодня ему казалось, что это не Нономия, а он сам оценил их по достоинству. Особенно поражала асимметрия расположения этих зданий: музей несколько отступал в глубину; и Сансиро решил при встрече с Нономией непременно сообщить ему о своём открытии.

Его привела в восторг также библиотека, примыкавшая к правому крылу здания юридического и филологического отделений и ничем не отличавшаяся но своей архитектуре — так, по крайней мере, казалось Сансиро. Вдоль её стен, тоже ярко-красных, росло несколько пальм, великолепно дополнявших общую картину.

Здание технологического факультета очень напоминало средневековый рыцарский замок. Оно было квадратным. Окна тоже были квадратными. Только углы здания и вход были закруглёнными, как у крепостной башни. В прочности оно тоже не уступало замку. Не то что здание юридического и филологического отделений, которое, казалось, вот-вот рухнет. Оно даже чем-то походило на приземистого борца сумо [16] . Сансиро любовался открывшейся ему картиной и, понимая, что видит лишь часть зданий, постепенно проникся ощущением величия университета. Таким и должен быть храм науки. Только в нём и можно вести научные исследования. Университет — это замечательно! Сансиро вдруг почувствовал себя великим учёным.

Он вошёл в аудиторию сразу после звонка, но преподавателя ещё не было. Не было и студентов. Со следующей лекцией произошло то же самое. Сансиро, раздражённый, вышел из учебного корпуса. Он дважды обошёл пруд и поехал домой.

Лекции начались лишь дней через десять. Впервые сидя в аудитории вместе со студентами в ожидании преподавателя, Сансиро испытывал поистине благоговейный трепет. «Такое чувство, — думал Сансиро, — пожалуй, испытывает священник, когда, готовясь к праздничной службе, облачается в свои одежды». Он был буквально подавлен величием науки. И это ощущение усиливалось ожиданием преподавателя, которого всё не было, хотя после звонка уже прошло целых четверть часа. Наконец дверь открылась, вошёл благообразного вида старик европеец и на английском языке начал лекцию. Сансиро всё тщательно записал в тетрадь: и что слово «answer» [17] произошло от англосаксонского «and-swaru», и название деревни, где Вальтер Скотт ходил в начальную школу. Затем была лекция по теории литературы. Войдя в аудиторию, лектор некоторое время разглядывал доску, на которой были написаны слова «Geschehen» [18] и «Nachbild» [19] , произнёс: «А, немецкий!» — и, рассмеявшись, быстро стёр их. После этого Сансиро почувствовал к немецкому некоторое пренебрежение. Десятка два определений литературы, данных ей различными литературоведами с давних времён, Сансиро тоже старательно занёс в тетрадь. После обеда он слушал лекцию в большой аудитории, вмещавшей примерно восемьдесят человек, поэтому естественно, что лектор не говорил, а ораторствовал. «Пушечный выстрел нарушил вековой сон Урага» [20] ,- так начал он свою лекцию. Сансиро слушал с большим интересом, но под конец лектор начал буквально сыпать именами немецких философов, и Сансиро устал. Он начал рассматривать стол и увидел вырезанное на нём слово «провалился». Чтобы так искусно и красиво вырезать буквы на толстой дубовой доске, понадобилось, видимо, немало времени. И делал это, пожалуй, не дилетант, а настоящий специалист. Сосед Сансиро увлечённо и очень усердно орудовал карандашом. Но когда Сансиро заглянул в его тетрадь, оказалось, что тот и не думает записывать. Он просто рисовал карикатуру на преподавателя. Сосед охотно показал ему свой рисунок. Рисунок получился удачный, только надпись к нему была Сансиро непонятна: «Не в гнезде ли кукушки средь облаков вечно сущего неба Сики высиживал свой журнал?» [21]

После лекции Сансиро подошёл к окну на втором этаже и, подперев голову руками, стал разглядывать университетский двор. Всё там радовало глаз своей строгой простотой и гармонией: и широкая аллея, посыпанная гравием, и росшие по обеим её сторонам высокие сосны, и деревья сакуры [22] . Нономия рассказывал, что ещё недавно здесь не было всей этой красоты. Один из его преподавателей, в бытность свою студентом, учился на этом дворе ездить верхом. Лошадь не слушалась и понесла его прямо под деревья. Он зацепился шляпой за ветку сосны, в то время как ноги были зажаты в стременах. Словом, вид у него был весьма плачевный. Как нарочно, в этот момент у ворот собрались парикмахеры из «Китадоко» [23] и потешались над ним. После этого случая несколько энтузиастов на собственные средства построили на территории университета конюшню, купили трёх лошадей и наняли учителя верховой езды. Однако этот учитель оказался горьким пьяницей и пропил белую лошадь, самую породистую, хоть и очень старую, по слухам, родившуюся ещё во времена Наполеона Третьего. Сансиро не очень-то верил этому, просто он думал, что было время, когда люди жили беззаботно. Его размышления прервал тот самый студент, который рисовал карикатуру.