— Люди!

Лишь сейчас она заметила опершуюся о плетень старуху. Та стояла и равнодушными глазами смотрела на происходящее.

— Ради Христа, люди, смилуйтесь!

Задвигались какие-то тени. Как сквозь туман, она видела, что они приближаются к ней. Не разбирая слов, слышала, что кто-то кричит на детей.

Женщины стояли в нескольких шагах. Их было человек пять. Какой-то крестьянин сплюнул и отошел в сторону.

— Бродяжка.

— Нашла место!

— Сейчас родит. Вот как бог свят — родит!

— Прогнать бы ее!

— Как бы не так! Прогонишь ее сейчас!

— Не из Доманевиц она, а?

— И-и, нет, наверно…

Анна раздвинула ноги. Да. Теперь уже не стоит сдерживать эти боли, оттягивать страшный миг. Будь что будет.

— Люди добрые, да что же это делается на свете, — разглагольствовала Баниха, качая растрепанной головой.

— Ты же повитуха, вот и помогла бы, — сказала одна из женщин.

Дети, поначалу перепуганные, снова подошли целой стайкой.

— Грех один!.. — поморщилась Баниха.

— Хоть бы в сарай ее отнести, что ли…

— Ага. Может, в твой?

— Да ведь у Салиняка сарай пустой стоит, туда можно!

Они обрадовались. От всего двора Салиняка после пожара остался один сарай, сам Салиняк ушел в город. Крыша в сарае была дырявая, дверь выломана. Но для этакой в самый раз.

— Казимир, дай-ка сюда какое-нибудь рядно.

Старый крестьянин заковылял к дому. Долго копался в сенях. Наконец, притащил цветную плахту, которой покрывал сиденье в телеге. Женщины общими силами уложили на нее Анну. До сарая было несколько шагов.

— Соломы чуточку подложите. Вон там, в углу она.

Анна трепетала, что ее вот-вот уронят. Сейчас в ней не осталось ничего, кроме животного, бессознательного инстинкта самосохранения. И в это мгновение она боялась уже за двоих.

— Вот так. Ну, кладите!

Она с облегчением почувствовала прохладу сарая и шорох соломы под дырявой плахтой. Тут же ее вновь схватили боли. Она вскрикнула. Пыталась сдержаться, но это уже было сверх сил. Она завыла. Пронзительный, стонущий крик отдавался в балках креплений, тонул в подгнившей соломе кровли. И об эту солому мягко застучали камни.

— Да прогоните же этих ребятишек!

Одна из женщин с криком выскочила за дверь. Между тем в сарае Баниха занялась, наконец, родильницей.

— Принесли бы воды, которая-нибудь. Ройчиха, у вас топится, вода есть?

— Сейчас принесу.

— Тряпки бы нужны… Да ну, убирайтесь-ка, бабы, а то вы только мешаете мне!

Они вышли из сарая. Одна за другой лениво двинулись по домам искать тряпки.

Воробьи ворошились в соломе стрехи. Скрипела едва державшаяся на изъеденных ржавчиной петлях уцелевшая половинка дверей.

— Мальчик, — сказала Баниха и выпрямилась над Анной, лежащей на соломе.

Та шевельнула прозрачными пальцами, не в силах произнести ни слова. Ей было безразлично — мальчик, не мальчик. Единственно важно было то, что уже не надо идти по ужасающей дороге, что можно лежать — спокойно лежать без рвущей боли, чувствовать, как стекают по ногам теплые струйки крови, и пить воду из жестяной кружки, которую ей подавала эта чужая женщина. Ее охватывала непреодолимая сонливость. Где-то там, за стенами сарая, видимо, смеркалось, потому что в сарае становилось все темнее. Запищал ребенок, она не шевельнулась. Ей не было дела ни до чего на свете. Она лежала на спине и сквозь дыру в соломе заметила слабый, трепетный блеск — звезду. Улыбнулась этой далекой звезде бледной улыбкой. Зашуршала солома, — Баниха рассматривала ребенка.

— Хорошенький мальчик, можно сказать…

Анна не слышала. Баниха сердито пнула ногой край плахты.

«И везет же таким! Мальчонка хоть куда!»

Воробьи утихли. Видимо, у них были гнезда где-то в соломенной кровле, — временами было слышно, как они там шевелятся. Светлая ночь заглядывала в отверстие выломанных дверей. К сараю снова начали сходиться женщины. Они остановились группкой у входа.

— Слыханное ли дело, на дороге!

— И куда только прет этакая, раз знает, к чему дело идет!

— Может, просчиталась…

— Как раз! Просчиталась. Ребенок доношенный?

— Доношенный, доношенный. Мальчик, как картинка! — похвасталась Баниха.

Тощая Игнатиха поморщилась.

— Байстрючонок…

— А может, и нет?

— Ну да! Кабы нет, то она бы дома сидела, а не таскалась по дорогам!

На улице послышались шаги.

— Старостиха несется!

Они неохотно расступились, неприязненно глядя на подошедшую молодую женщину.

— Я у матери в Росохах, а тут мне говорят… Где же она?