Как потом оказалось, все нехитрые тезисы этой речи были сплошным враньем.

Бомжи тащились сначала по дороге, а потом по лесной тропе часа три. Скоро многие стали отставать, падать от усталости, особенно калеки. Но парни с этим справлялись лихо – просто начали отставших бить почем зря. Да весело так бить, с шутками-прибаутками.

– Шоковая терапия, ребятки!

– Дают – бери, бьют – беги!

– На земле лежать – вредно для здоровья!

– Не спи, простудишься!

Безропотные бомжи кричали, стонали, но поднимались и шли. Сынок тащил на плече Сашу, который тихонько ныл:

– Лучше бы я сдох в канаве… Лучше бы меня менты загребли… Лучше б я стал гомосеком…

Последняя перспектива рассмешила Сынка, а оказывается – зря. Обиженный почему-то Саша с горячей обидой и не менее горячей, но тщательно скрываемой гордостью рассказал, что к нему на Савеловском рынке, где он промышлял попрошайничеством, не раз подкатывался какой-то «приличный человек», как выразился сам Саша, со странным предложением – «участвовать в судьбе».

– Это что значит? – спросил Сынок.

– А ты сам не сечешь? Трахнуть он меня хотел. Извращенец хренов. А с виду – приличный человек. Эх, лучше бы я гомосеком стал.

Когда наконец вышли из леса, шумная компания была тиха и жалка.

– Все, ребята, пришли! – приободрили бомжей крепкие парни. – Ну-ка, построились, веселее.

Посреди огромной поляны в темноте ночи белели высокие белые стены. Почему-то казалось, что эти стены невероятной толщины. Прямо-таки крепостные. За стенами угадывались церковные купола. Огромные чугунные ворота были закрыты.

– Э-э… – протянул Паша. – Это че, монастырь? Я в монахи не пойду. Я че, дурной? Я и в Бога не верю.

Наверное, такие же мысли осенили головы и других бомжей, потому что и так не очень бодрый ход толпы сначала замедлился, а потом и вовсе остановился.

– Вот тут, Сашка, тебя гомосеком сделают точно, – мрачно предрек Паша. – Монахи же все пидоры.

– Чего встали? Вперед.

Но толпа угрюмо молчала. Эти несчастные, полуголодные, больные люди, будущее которых было беспросветным и ничтожным, ни за что не хотели променять свою никчемную жизнь на благочестивую.

– Мы в монастырь не пойдем! – наконец решился кто-то высказать общую мысль.

– Кончай бузить! Какой это монастырь? Тут нормальные люди живут, – расхохотались парни. – Вас там, придурков, оденут, обуют, вымоют и накормят.

Но толпа уже парням не верила.

Неизвестно, чем бы кончился этот молчаливый бунт, если бы ворота вдруг со скрипом не распахнулись и не вышли бы к толпе прибывших несколько человек с фонарями.

Это тоже были одноногие, однорукие, ущербные люди, но куда более сытые, здоровые и счастливые на вид.

– Картавый! Вовка! – радостно закричал один из них, увидев кого-то в толпе. – И ты здесь?! Канай сюда, обнимемся! Чего мнешься, дурак, ты знаешь, как тебе подвезло! В рай попал!

Он обнял одного из пришедших, а тут и другие разыскали своих знакомых по прежней нищей жизни. Началось живое общение, которое всегда убедительнее всяких призывов. Обитатели странного монастыря расписывали нынешнюю свою жизнь в таких лучезарных красках, так убедительно, что вновь прибывшие постепенно оттаивали.

– Ну хватит тут разговоры разговаривать, – вышла из ворот пышногрудая тетка, почему-то со скалкой в руке, – ужин стынет! Есть-то хотите?

Вид у нее был такой уютный, вкусный, домашний, что бомжи сразу признали в ней то ли мамашу, то ли любимую жену. Наверное, еще и скалка в ее руках придавала образу давно забытое нищими ощущение семейного тепла.

Уже размягченная толпа бомжей потянулась в ворота, а Пашка подскочил к пышногрудой и наябедничал:

– А нас в дороге били!

– Как били? – не поняла тетка. – Кто?

– Да вот эти! – он ткнул пальцем в крепких парней.

– Вас били?! – ахнула тетка.

– Били! – закричали бомжи. – Вот эти фашисты!

И скалке тут было найдено применение. Как же тетка охаживала по бокам крепких парней – ну прямо тебе строгая жена привечает пьяного мужа.

Бомжи зашлись в злорадном хохоте, который окончательно успокоил их.

Только Сынок подумал: «Чего-то слишком мягко стелят».

Впрочем, вслух не высказался, держал «имидж».

Действительно, постригли, продезинфицировали, вымыли, дали более или менее приличную одежонку и накормили просто, но от пуза. И тут увидел Сынок, что люди вокруг него обычные. Конечно, инвалиды, конечно, калеки, но физические недостатки перестали быть так видны, а высветились лица – нормальные лица нормальных людей. Даже откуда-то из забытых загашников достали приличные манеры: пропускали вперед женщин, помогали безногим, не бросали объедки на пол, даже не чавкали. И разговоры вдруг пошли вполне человеческие, даже задушевные. Конечно, вспоминали милые времена, когда были физически здоровыми, когда могли работать и любить.