Шрифт:
Николай перехватил ее за запястье, взмахнул крышкой. Эдик попытался вырваться.
– Если дернешься, пропадем. Не стучи зубами. За километр слышно.
Он поднялся на две ступени и тихонько постучал по крышке люка.
Николай отогнул доску пола, достал пакет и сунул за пазуху.
– Эй, хозяин, открой по нужде... Хозяин... Навалю... Живот у меня. Съел что-то... Открой, не могу...
Николай застучал настойчивей. Наверху раздался голос прибалта. Люк приоткрылся, и вниз посветили. Раб согнулся и застонал, попробовал взобраться по ступеням. Наверху посовещались, потом в проеме показались ноги спускающегося хозяина. Этого ни один, ни второй беглец не ожидали. Приходилось импровизировать, а импровизация в таком деле, как побег, вещь, сводящая шансы на успех к нулю.
Николай схватил хозяина за ноги и рванул вниз, одновременно зажал рот рукой и поднес к глазам тускло сверкнувшее железо крышки.
– Один звук – и ты в гостях у Аллаха...
Николай кивнул Эдику, и тот перехватил хозяина.
Николай начал подниматься по лестнице. Лампу он предусмотрительно держал за спиной. К счастью, прибалт убрался в комнату. Николай снял со стены веревку и кинул вниз.
– Свяжи... – коротко бросил он, памятуя о том, что может произойти в случае их поимки жителями этого селения. Самое главное для него было сохранить жизнь. Он чувствовал свое предназначение и хотел его выполнить до конца, а это означало жить, жить хотя бы несколько часов, дней, недель...
Они вышли во двор. Не говоря ни слова, Николай показал Эдику в сторону сортира и подтолкнул.
– А ты? – шепотом и стараясь унять дрожь в голосе, спросил товарищ.
Он очень боялся остаться один. Без этого угрюмого, больше похожего на зверя человека ему не выжить.
– Иди, сволочь, рви проволоку... – еще раз толкнул в спину Николай, и Эдик сделал несколько шагов вперед.
– Иди...
Николай посмотрел на небо. Как хорошо, что сейчас не полнолуние и серп луны показывался между облаков только на несколько секунд.
Он направился к пристройке, где жила ТА женщина.
Женщины, да и мужчины, у которых в семье случилось большое горе, не спят ночами. Не спала и исполнительница казни. О чем она думала? Может, о своем муже, брате, детях? Николай не знал, да и знать не хотел. Его на эту войну не приглашали. И она эту войну не затевала. Оба они были ее рабами. Но она свободным рабом войны, он – пленником. И потому незримая черта неравенства делила их общее человеческое сущее на две части, на две чаши. А весы колебались вне зависимости от них самих. Сегодня на чаше Николая было больше.
У входа стоял бак с водой. Эту воду он наносил сам. Ее использовали, чтобы поить птицу. Николай отвернул кран, и она побежала в выдолбленную ложбинку. Когда воды наберется с небольшое озерцо, звук падения струи станет ясно слышен в тишине ночи.
Не успело собраться достаточное количество, как кто-то тронул его за плечо! Николай захватом с поворота бросил неожиданного свидетеля на землю и, взмахнув крышкой банки, полоснул по тому месту, где должно было находится горло. Человек без крика повалился на землю, и в тишине забулькало. Человек с перерезанным горлом заперхал, выбрасывая вверх фонтаны черной, блестящей крови.
– О, господи... – прошептал Николай.
Это был полоумный Женя.
Но осознавать содеянное времени у него не было. В темноте угасает зрение, развиваются другие чувства. Николай услышал, как скрипнула кровать.
Женщина услышала непонятный звук на пороге.
Их отделяла друг от друга только ситцевая занавесь на двери.
Капала в ложбину вода.
Булькала кровь.
Женщина вышла. Увидела непроглядную черноту ночи. Почувствовала запах двора. Разошлись облака, и молодой месяц осветил двор. Длинные тени тянулись по земле, причудливо преломляясь и создавая фантастический лабиринт. Все они были неподвижны. Все, кроме одной. Эта тень раздробилась и накрыла ее.
Это было последнее, что увидела женщина на земле.
Глава 10
В длинной мрачной подворотне по пути с улицы в следственный корпус Бутырского следственного изолятора, в зале, где принимают передачи, родственники и друзья задержанных обменивались новостями, готовили передачи, записывались в какие-то очереди. Древняя старуха, видать помнившая еще дореволюционные порядки, шамкала беззубым ртом и все спрашивала у каждого проходящего:
– А погонят-то их, чай, по Владимирке? Завсегда тут гнали. И сейчас... Соколика-то мово...
– Куда гнать-то будут? – смеются над ней молодые бычки с бритыми затылками.
– Знамо дело, – поучает их бабка, – в Сибирь, на каторгу... Мой-то соколик соседу... душу отпустил. Грех на себя принял. Прости его, Господи, и помилуй...
– Муж? – мимоходом поинтересовался Гордеев.
Он хотел обрадовать старушку известием, что таких престарелых, как правило, отпускают под подписку. Да и осуждают... Как малолетних.
– Прапраправнук! – обрадовалась и зашевелилась старушка, почуяв в Юрии чиновного человека. – Такой умница! Такой добрый! И вот – на тебе! Не сдержался! Это у него в крови! И папенька-то мой, и муженек мой крутенек был, раскулачивали всю губернию! И сынок три войны прошел, скока кровищи-то пролил! И финской, и германской, и корейской... Страсть. Внучок тоже – и Вьетнам прошел, и Анголу. Весь род у нас такой. Ты бы заступился за него, а? Молодой он совсем. А сила играет. Его бы на войну, а тут... Уж я бы... Я бы помолилась за тебя. Я уже скоро перед Богом стану. Дойдет моя молитва. Вот те крест!