Шрифт:
Только в эту минуту я поняла, что его несчастье — это не только Костино несчастье.
Костя уходит. Что бы я ему сейчас ни сказала, он все равно уйдет. Он остановится только, если бы я сказала:
«Ничего не случилось. Сегодня все точно так же, как и два дня назад».
Но я не могла и не хотела говорить этих слов.
ВО ЧТО МЫ ВЕРИМ
Это рассказывал отец, вечером, маме, когда мы ужинали.
…Он стоял у самосвала с щебенистыми дымовыми блоками. Борта были откинуты, с башенного крана свисали пустые железные тросы. Человек пятнадцать рабочих окружили машину. Среди них был и Костин отец, Михаил Алексеевич, — он уже неделю работал на участке. Пока только «осматривался», привыкал.
Бутько, с засунутыми в карманы пиджака пустыми рукавами, стоял в кузове на блоках.
— Борис Петрович, сам знаешь, работа моя какая, — «мотай-давай», — и я даю! — оправдываясь, говорил он. Но стоял хмурый, озабоченный, — сам не верил, что не виноват. — С этим проклятым железобетоном в тупик зашло! — признался он. — Ну, — брак! Что, думаешь, я не вижу, что брак? — брак! Ну, ты не взял вчера, отправил блоки назад, на завод. А там, на заводе, и ухом не повели. Эти же блоки снабженцы с других строек чуть не с самосвала расхватали. Нам же пришлось их всю ночь караулить!
Бугько потер подошвой ботинка вздыбившийся пузырь на поверхности блока и посмотрел на отца: «Вот ведь какая штука! Попробуй, возьми этого Кириллова голыми руками, — скажет: „Улучшаем технологию… Еще не улучшили… Ты отказываешься от брака, ты и страдаешь“. Да рикошетом другим участкам перепадает».
Отцу не надо было много слов, чтобы представить этот разговор с Кирилловым, и то чувство беспомощности и зависимости, которое испытывал Бутько. Отец хорошо знал Кириллова, флегматичного, непробиваемо спокойного, полного сознания, что у него, главного инженера, можно только просить, но не требовать… Завод железобетонных изделий был слишком мал для всех севастопольских строек. И железобетона постоянно не хватало.
Пряжников стоял рядом с отцом. Наверное, он и там был единственным военным среди всех штатских. И не потому, что на нем был китель с медяшками пуговиц, — морские кителя, поношенные, с обтертыми локтями тужурки были и на других рабочих.
Сначала отцу показалось, что и Пряжников уже передумал, согласившись, что лучше плохие блоки, чем никаких. Но только потом увидел его карие, с желтыми белками, наблюдающие глаза. Отцу стало не по себе под этим наблюдающим, хотя и не без искреннего сочувствия, взглядом.
Отец говорит, что с годами становится работать и легче, и труднее. Частенько обстоятельства складываются так, что ему, начальнику, уже нечего требовать от рабочих. Рабочий работает сейчас, не волыня, не собираясь волынить. Ну, в самом деле, не будет же Пряжников работать, абы время вести! Сейчас темп, качество все в работе зависит от начальников: от него, отца, от начальника управления, от Кириллова, от их умения работать, наконец, от их принципиальности.
— Одного не понимаю! — сказал отец Пряжникову. — Какое я начальство? — А ведь дня не проходит, чтобы кто-нибудь не подходил и не просил помочь добиться квартиры. Неужели к этому Кириллову не ходят его же рабочие, не просят квартир!
Отец посмотрел на людей. Половина из них жили неустроенно, скученно, тесно. Вон Сидорыч, сухонький старичок, переговаривающийся с шофером. Всю жизнь перебирался человек с одной стройки на другую, в надежде побыстрее получить квартиру. Живет в одной квартире с двумя женатыми сыновьями и замужней дочерью. По совести говоря, им всем надо иметь не одну, а четыре квартиры. А Бутько… С такой семьищей в двух небольших комнатах! А Пряжников? — четыре человека в комнате в тринадцать метров с кухней на трех хозяек… Отец тронул край блока, как будто можно было раскрошить этот железобетон, как песчаный ком. И краешек — самый-самый краешек — действительно отломился. Отец посмотрел на бетон в ладони, швырнул его.
«Брак!»
Завод железобетонных изделий давал очень много брака. Каждый блок приходилось выравнивать на площадке, сводить отверстие к отверстию, — и все это вручную, топорком. Брак пожирал столько рабочего времени, сколько за год хватило бы на постройку еще одного пятиэтажого дома на участке.
— Подожди, Кириллов, я научу тебя быть инженером, а не курортником! — проговорил отец.
Перешагнул через ящик с раствором и пошел к недостроенному дому, где в нижнем этаже была прорабская конторка. Двое рабочих, оставив на глазок проем для дымового блока, монтировали, чтобы не терять времени, другие…
— Никаких проемов! Кончай! — остановил их отец.
— Кончай! — махнул он крановщице.
В прорабской, усевшись у телефона, он набрал один из горисполкомовских номеров.
— Товарищ Липатов? — Серов говорит. — Из-за отсутствия дымовых блоков полностью простаивает прорабский участок. Рабочих — сто тридцать, башенных кранов — два, портальных…
В трубке что-то забулькали.
— Не смейте! Фокусы…
Отец нажал на рычажок, не дослушав.