Казаков оказался, в самом деле, тем, о ком говорят: «офицер с мостика». Я бы никак не могла представить себе, что он служит на берегу. И он, действительно, сказал:

— По-моему, служить — это плавать.

Мы не много говорили — все-таки мы не очень-то были знакомы. Но у Казакова, когда он говорил, — каждое слово пахло морем. Он говорил, например, как звучат морские команды, что их смысл можно понять по звукам. Вот например:

— Левый кормовой швартов отдан! Чисто за кормой!

Но когда я услышала эти звонкие: энн… н-н… энн… н-н… м-м…

Казаков рассмеялся и сказал, что чаще, вместо команды слышится всего-навсего электрический ревун:

тм-там! тм-таМ! тм-та-аМ!

Он посмотрел на мое платье с тремя полосками на отворотах воротничка. Я очень люблю платье, которое слегка, совсем чуть-чуть, напоминает форму. Если б я не родилась девчонкой, быть бы мне в юнгах!

Наверное, рано или поздно я выйду замуж за Виктора. Виктор не моряк, не был им и никогда не будет. И что-то во всем этом у меня получается не по-севастопольски…

А Ленка относилась к Казакову, как относится победитель к занятой территории. Смотрела она только вперед, на то, что еще не завоевано. Незавоеванным был Виктор. И Ленка штурмовала Виктора. Правда, приходилось то и дело оглядываться. Ведь и на занятой территории надо заботиться о том, чтобы не терять позиций, не уменьшить влияния. Поэтому-то они и танцевала то с Виктором, то с Казаковым, строго соблюдая очередность.

Глаза ее блестели, вобрав весь свет от всех люстр. Волосы вдохновенным золотым ореолом осветили ее, закружившуюся в танцах.

— Правда, красивая наша Ленка? — спросила я Виктора.

— В управление Туровский вызывал меня, чтобы решить, как быть с Губаревым и Пряжниковым, — сказал Виктор.

— Что же ты молчал до сих пор? — рассердилась я. Ведь я все время, и разговаривая с Казаковым, и глядя на Ленку, думала о том, что произошло на участке.

— Когда же я мог сказать? — возразил Виктор. Это правда, — Ленка минуты не оставляла для разговора.

Я перестала танцевать и пошла впереди Виктора к открытому окну, у которого сейчас никого не было. Свежий ночной воздух тронул лицо.

— Решили наказать обоих, — сказал Виктор.

— Как обоих? — не поняла я. — А Костю — за что?

— За самоуправство! Влепить выговор и заставить оплатить рабочий день Губарева из зарплаты Пряжникова.

У него стало жесткое лицо, — такое, какое бывает у начальников, гнущих свою линию.

— Сегодня он Губарева запер. Завтра он, может, меня запрет при удобном случае и покажет, каким надо быть начальником участка?

— Если у тебя есть для таких опасений причины, то ты прав, наказывая Пряжникова. — Я отвернулась к окну. Мне не нравилось то ожесточение, с каким Виктор говорил о Косте. — Как работает Губарев, — это не одному Пряжникову не нравится.

— Губарев получит свое, — сказал Виктор, хмурясь. Но мне показалось, что он только делает вид, что сердит на Губарева.

— У тебя отец, Женя, — сильный инженер, — сказал он, — оживляясь и говоря то, что в самом деле думал. — Ты думаешь, мне так это легко наступать ему на пятки, а в иной квартал и оставлять его позади? На разных участках собираются разные люди: то сильнее, то слабее прорабы, то сильнее, то послабее мастера; и такие же, то более сильные, то не очень сильные бригадиры. Они обрабатываются, и устанавливается какой-то порядок, какой-то ритм. Как бы Губарев не поступал, ваша бригада делает больше, чем у любого другого бригадира. Это устраивает меня, устраивает прораба, устраивает мастера… Понимаешь, в конце концов, дважды два — четыре — это еще не самая сложная из истин. А у Пряжникова понимание строительства еще не пошло дальше этого.

Я помолчала.

— Дважды два — четыре — не самая сложная из истин, — потом согласилась я. — Но никто еще не доказал, что дважды два — не четыре, а еще сколько-то. А ты с Туровским именно это хочешь доказать. Я не понимаю, почему не устроит тебя, прораба и мастера, если в нашей бригаде будет еще Губарев работать! Тогда бригада будет делать ещё больше, чем делает.

— А если Губарев плюнет и уйдет? Может быть, мне тогда на Костю надеяться, который один день смог быть бригадиром?

Ленку «заносило». «Заносило» вопреки ее воле, ее здравому смыслу и прямо-таки железобетонной практичности в Жизни. Когда она улыбалась Виктору, мне казалось — она улыбается в десять улыбок, так она была ослепительна. По-моему, Казакову тоже казалось так.

Во всяком случае он смотрел на Ленку, как на задачу с одним неизвестным, где неизвестное теряет свою неизвестность.

Эх, Ленка, Ленка!

Наверное, сегодня ей будет не очень весело.

Ленка!..

Все у нее есть. Красота? Да! Ум? Да. (Ленка не дура!) Если ей чего-нибудь не хватает, то только одной верности.