«Очень ли мне хочется поссориться? Да, нет же! Нет! Мне совсем не хочется ссориться? И „Океан“ ни при чем…»

Вы помните, когда я увидела его среди спортсменов даже более спортсменом, чем все мы, — мне это очень понравилось.

А теперь я почувствовала, как я устала от всех этих превращений. Устала! Вы знакомы с человеком настолько, что готовы стать его женой. И вдруг вам опять кажется, что вы его не знаете. Нет, это наваждение. И от этого, право же; как-то устаешь.

Мы вошли в зал, очень недовольные друг другом.

Но в зале я торжествовала.

Из-за подлости капитан-лейтенанта Куклина в Москве, в министерстве, узнают всю правду. В город приезжает отец Часовникова — адмирал Часовников. Дело кончается тем, что сын Часовникова получает двадцать суток ареста. И он, человек, нужный флоту, человек, которому нужен флот, остается на флоте. Побеждает здравый смысл начальников, которым так боялись говорить правду. Ну, а если побеждает здравый смысл, вера в человека, то, скажите, почему ж сразу не обращаться к этой вере в человека?

Выходит, напрасно огород городили.

Мы взяли пальто.

На улице было темно и свежо. На свету было видно, как ветер гнал слои воздуха.

Я увидела Губарева сразу, едва вышла за дверь. Странно, мы были в свете, льющемся из-за матового плафона фонаря, а он в темноте. И я все-таки сразу увидела его, — в рабочей стеганке, в тяжелых рабочих ботинках. Наконец, и он разглядел нас.

О том, что мы в театре, Губарев мог узнать только от мамы.

— Что случилось? — спросила я.

Губарев посмотрел на меня, как будто я мешала ему.

— Абрамов пьяный. А там кран, блоки. Надо с Абрамовым решить.

— С Абрамовым что-нибудь случилось? — спросила я.

— Да ничего с ним не случилось, кроме того, что всегда случается, — с досадой ответил Губарев. Если бы Виктора не было рядом, он бы просто отмахнулся от меня.

— Мне пойти с вами? — спросила я Виктора.

— Где пьяный Абрамов, там тебе быть не обязательно, — проговорил Виктор.

У Губарева, по-моему, даже на душе легче стало: когда он услышал эти слова. Он отвернулся и быстро пошел, сразу забыв обо мне.

Виктор сжал мне локоть.

— Женя, мы не поссорились? — спросил он, заглянув мне в глаза. Но мне показалось, что думает он не обо мне, а о Губареве.

Когда они скрылись за поворотом, я была уже одна на площадке перед театром. Зрители разошлись. Я пошла было к остановке троллейбуса. Но потом вернулась. У невысокой белой ограды, которая отделяет площадку перед клубом от бровки холма, спадающей диким склоном книзу, к Вокзальному спуску, тоже не было ни души.

Ветер к ночи стал сильнее. Я подняла воротник пальто.

За бухтой, за Корабельной стороной, на башне Малахова кургана, горел вечный огонь. Ветер трепал пламя. Оно то вспыхивало, то затухало, то ширилось, то сужалось. Я долго следила за этим мелькающим огнем. Остальные огни словно погасли, — во всяком случае, я их перестала замечать. Но этот тревожно разгорался, тревожно мелькал, словно с корабля шли и шли световые сигналы. Вероятно, в войну кто-нибудь с Малахова кургана вот так же смотрел на море, и в настороженной черноте вот так же с боевого поста подавали и подавали сигналы.

Город, мой новый город, красивый, как красив бело-голубой прибой…

Мне показалось, что Губарев и Виктор о чем-то сговорились. Без слов. Потому что они понимали друг друга лучше, чем я их. Губареву было важно только, что бы я не пошла. И как только выяснилось, что не иду, он сразу обо мне забыл. Виктор понял Губарева, и так же хорошо, как делал все, обманул меня.

За растворомешалкой и известковым бункером Абрамов, один-одинешенек во всем дворе раскалывал киркой битум. Все еще только шли в раздевалки.

— Деву-ушки-и! Сюда! Сюда! — закричал он, завидев нас с Аней Брянцевой. Абрамов сам невысокого роста, не столько сухощавый, сколько какой-то засохший. Лицо у него протемневшее, а скулы и лоб поблескивают, как полированные поверхности. Все знают, что Абрамов пьет, много пьет, с самой войны. В дни обороны он вывозил из города убитых. Он был одним из самых-самых первых шоферов в Севастополе. Я знаю: в дни, когда отец разговаривает с Абрамовым, у отца всегда бывает дурное настроение. По-моему, в такие дни отец и дома, и на участке чувствует себя так, как будто окоп, в который он вошел когда-то на фронте, еще не пройден им до конца.