Чужаки по-прежнему оставались загадкой. Это Зигфрид умел закрывать глаза на несущественные детали и видеть лишь главное — цель. Все средства у него были направлены на достижение результата. Это свойство действительно сильного человека, достаточно уверенного в себе, чтобы положиться на помощь врага.

Книжник так не мог. Его мучили догадки и предположения. Все, что было известно о чужаках, — это имя лидера. Он назвал себя Ханом, и Книжник сразу ощутил, что это ложь. Впрочем, скрывать истинное имя — в порядке вещей. Не каждый называет его первому встречному — дабы избежать проклятия и сглаза. Но здесь дело в другом.

Они разведчики. Шпионы. Рука неведомой силы, жадно глядящей на новые территории…

— Стоять! — крикнул Зигфрид. — Смотрите внимательно: впереди «гнойник». И другой — по левую руку!

Парень и девушка замерли как вкопанные, тяжело дыша от бега и пристально вглядываясь в темноту. Как ни присматривался Книжник, он ничего не мог разобрать и понять, по каким признакам воин выделил опасную ловушку. О «гнойниках» приходилось лишь слышать от семинарских наставников. Жуткие штуки — вроде водоворота, только в твердом грунте. Даже в асфальте и в бетоне. Заметить их сложно, в темноте — тем более. Собственно, и признак-то у них один, да и то сомнительный: просто ровное место. Подозрительно ровное. Но мало ли в Москве ровных мест?

— Где он? — вытягивая шею, спросил Книжник.

— Вон! — указал Зигфрид.

— Не вижу ничего…

— Неважно. Надо предупредить союзников. Если они и впрямь нездешние — могут вляпаться.

Семинарист с любопытством глянул на друга. Вот как — подозрительных чужеземцев уже записали в союзники. Хотелось спросить: «не рано ли»? Но тут стало не до разговоров.

Это вообще не принято у разумных — останавливаться вот так, посреди ночной улицы. Тот, кто желает выжить, ночью отсиживается в надежном укрытии. На худой конец, осторожно крадется вдоль стен, вслушиваясь в каждый шорох. Своим быстрым и шумным движением в открытую друзья не могли не привлечь внимание хищников.

— Что это? — тихонько проговорила Хельга, глядя в темноту.

Зигфрид быстро оглянулся, сделал шаг в ту сторону, куда указывала Хельга. Семинарист вгляделся и увидел странное движение. Странное — оттого что подобное не свойственно живому существу. Это были какие-то медленные темные волны. Если бы Хельга не обратила на это пристальное внимание, происходящее можно было бы принять за игру теней. Но вот это нечто вывалилось под серебристый лунный свет. И Книжник ощутил, как леденеет кровь в жилах.

Это были не тени. И даже не существо в привычном смысле слова. На них надвигался бесформенный, колышущийся студень. Но не какая-то безликая зловонная жижа, как, к примеру, котях.

У этой массы было лицо. Нет — множество лиц. Самых настоящих, человеческих, словно содранных и растянутых; искаженных, как в кривом зеркале, перетекающих по поверхности этого липкого теста. Лица не были мертвы, как могло показаться. Они были живы и… искажены мукой. Они обладали странной болезненной мимикой, и среди всех выражений, на которые способно человеческое лицо, здесь преобладала боль. Жутким фоном разнесся тихий многоголосый стон.

— Что это еще за хреновина? — дрожащим голосом проговорил Книжник.

— Это Туша… — сквозь зубы процедил Зигфрид. И парень впервые увидел, как воин попятился. Он даже не потянулся за мечом. — Если она доберется сюда — наши портреты будут по соседству с этими… — Он указал на выплывшее на передний край массы сморщенное лицо.

— Никогда о таком не слышал, — пробормотал Книжник.

— Все начинается с заражения, — сказал Зигфрид, внимательно следя за странным существом. — Заразиться может кто угодно: человек, шам, нео. Тело быстро деформируется, а мозг занят лишь одним — заразить другого. Когда зараженных двое и больше — инстинкт толкает их слиться в единую массу. Активная биомасса разрастается, становится все более агрессивной, прожорливой. Кого-то она просто переваривает, кто-то становится частью ее организма.

— Она… разумна? — уже более спокойно поинтересовался Книжник.

— Не знаю. Но хитра и коварна — точно. Видишь — устроила засаду у «гнойников». Знает, что так отсекает для жертвы путь к отступлению.

Плавно переползавшая через улицу Туша вдруг замерла, лишь мелко подергиваясь лоснящейся поверхностью. Книжник невольно поднял дробовик.

— Не шевелиться, заметит! — приказал Зигфрид.

— Поздно — проговорила Хельга.

Туша стремительно выбросила вперед уродливый отросток — как амеба свою ложноножку. Отросток мелко подрагивал, и на лоснящееся закругление откуда-то сбоку выползало растянутое по поверхности ложноножки новое лицо. В глазницах независимо друг от друга вращались выпученные глазные яблоки — будто никак не могли остановиться.

И вдруг стало отчетливо ясно: искаженное, растянутое и перекрученное лицо на поверхности этой булькающей и пузырящейся мерзости видит их! Выпучилось выкатившимися глазами и будто хочет что-то сказать… Не вышло. Гримаса бессилия завладела лицом, черный провал рта раскрылся в беззвучном вопле, из уголка заструилась пена. Волна ужаса едва не бросила Книжника в бегство. Сильная рука веста вовремя ухватила его.

Парень судорожно поднял дробовик. Зигфрид ладонью опустил ствол:

— Нет. Бесполезно. Так ее не убить. И мечом рубить — все равно что воду месить. Да и не стоит ее трогать…