Против ледяного пива он не возражал, но для начала выложил на стол перед собравшимися сотрудниками распечатку письма того солдатика, – для вящей наглядности, как он выразился. Положил рядом еще кипу листов распечаток, а когда любознательный Филя потянулся и к ним, отстранил руку того своей «медвежьей лапой».

– Погоди, – прогудел в бороду, – дойдет очередь.

Рассказ у Макса был любопытным.

Ну, для начала следовало знать господам сыщикам, что он был уже принципиально недалек от раскрытия адреса, с которого пошло в сеть письмо. Но Борисыч, Макс уважительно кивнул в сторону Турецкого, помог ему существенно сэкономить время. Где-то в Мытищах – это уже почти точный адрес, если знать, где надо проверить. Макс знал. И – вот он, адрес. Можно уже сегодня, до конца дня, подъехать туда, на Рабочую улицу, дом номер… – все это указано в распечатке, и встретиться с системным администратором этого «богоугодного» заведения.

Если само заведение порядочное, то есть это – не забегаловка какая-то на три машинки, то там может быть оборудована и система контроля и слежения. А, следовательно, просмотрев съемки за нужное время, не составит особого труда даже увидеть в видеозаписи и вычислить то лицо, которое отправляло письмо в Интернет. А дальше – дело техники. Правда, работа муторная, не на час и, возможно, даже не на день. Хотя уже – что-то.

Но это была только первая часть проблемы, которую стремительно решал, как и все другие, казавшиеся неразрешимыми, задачи, неутомимый старина Макс. Вторая часть оказалась посложней и потребовала от Макса пустить в дело буквально все свои мыслительные способности, особенно, те, которые касались предметов, как будто и не имеющих никакого отношения к компьютерным технологиям.

Он без конца, внимательно перечитывал солдатское письмо, пытаясь вникнуть в логику человека, писавшего этот текст. И, раз за разом, находил новые доказательства того, что письмо написано не мужской рукой. Тут и сам словарь, и частота упоминаемых слов и выражений, и общий тон, стилистика письма указывали на определенное вмешательство женщины. Ну, скажем так, женской руки.

Отсюда – новый вопрос: может быть, письмо было надиктовано и самим парнем, но что оно записано и стилистически исправлено женской рукой, несомненно. Если, конечно, это все – не чисто женская работа. И такое подозрение тоже имеется.

В письмах подобного рода, написанных от отчаянья, в тяжкую для военнослужащего, для юноши, минуту, как правило, не предупреждают о том, что главный рассказ еще впереди. Иначе не понятна цель первого письма. Как его рассматривать в контексте армейской службы, – как предупреждение? Так ведь и «деды», и «дембели», и командиры всех уровней положение призывника в армии прекрасно знают. Значит, что? Попытка взять их всех на испуг? Мол, не отстанете, повешусь? Или сам застрелюсь и вас перестреляю? А кого конкретно им бояться? Каждого новичка? Обратного-то адреса-то не указано.

Нет, значит, мыслилось иначе: я их сперва припугну всех, от президента до моего взводного, пусть поднимется в Интернете, в прессе, волна протеста, и вот уже на этой волне, может быть, как-то ужесточат дисциплину, станут действительно, на деле, пресекать «дедовщину», а не только болтать о ней. Ну и… не надо будет тогда думать о самоубийстве, или пугать им?

Далее. Для отчаявшегося человека это письмо слишком обстоятельное и длинное. Но, несмотря на обилие слов и общих обвинений, конкретного материала в нем практически нет. Даже о пытках солдат в казарме сказано только намеком, но не рассказано по существу. Мол, еще узнаете, продолжение последует. Нелогично. Он что, уверен, что успеет написать и второе письмо? Или оно уже написано и ждет своей очереди? А какие моменты должны обозначить время очередной публикации? Одни загадки. И ни единого намека.

А вот еще один аргумент в пользу того, что письмо написано не отчаявшейся солдатской рукой, а человеком, который больше думал о том, как это послание воспримут читающие. Так, пассаж о заботливом хозяине, который заботится о своей скотине больше, чем государство о солдате, явно литературный. Вычитанный, а не пережитый лично. Умозрительный, так сказать. Протянутая рука солдатика – это уж явная мелодрама, может, из кино, из телевизора, может, из старого романса: «Так дайте ж милостыню ей!». И, кстати, редко, кто не протянет просящему солдату где-нибудь, у табачного киоска, сигарету, а то и целую пачку. Ну, а рубль у нас – вообще не деньги. Не каждый нищий у церкви возьмет.

Нет, не мужской текст. Опять же, о том, что все врут – сверху донизу, – могла бы жаловаться разве что мать солдата, но не он сам. Он бы написал грубее и жестче. Ну, а все, что касается пыток, – «крокодилов» там, «фанеры» и прочего, – это тоже чисто умозрительные пассажи. Названия не пугают и ничего конкретного несведущему человеку не объясняют. Так можно говорить только в общем контексте, не вдаваясь в частности, ибо письмо и без того длинное. Но после него обещано следующее – уже с теми самыми, надо понимать, устрашающими читателя подробностями и перечислением фамилий пыточных дел мастеров. В назидание остальным негодяям, превратившим армию в свою вотчину, в которой солдаты – их собственные рабы.

А как общий вывод, наблюдается острое желание возбудить общественность. Лучше – мировую. Со всеми вытекающими правозащитными организациями, – что у нас, что в Страсбурге…

Таковы были общие соображения Макса. Но имелись и еще две детали, на которые он обратил самое пристальное внимание. Они вроде и незначительные, но… как сказать…

Макс явно напрашивался не только на всеобщую похвалу, но и на дополнительное пиво. Заработанное им, впрочем, честно. И вот, что за этим последовало.