Шрифт:
Затем, когда Турецкий снял и бросил его на стул, Однокозов вдруг сказал:
– Ну тогда, Турский, это твое дело, твоя проблема. Ты виноват или только думаешь, что виноват. И носишься с этим как с писаной торбой. Но я-то здесь при чем? Чего ты хочешь?
– Хочу помочь тебе. Как-то загладить, что-то решить. Могу на первое время дать тебе денег, например, занять то есть… А вообще… Перебираться тебе надо, Однокозов. Засиделся ты тут. Ты же сам говорил, что приехал сюда от отчаяния, оттого, что потом уже в Москве никак у тебя не получалось.
Однокозов стал думать.
– Я все понимаю, – сказал Турецкий, – родина, могилы, все, что ты говоришь. Но вот ты сам же начал: а кто меня похоронит? Сам же заживо хоронишь себя. Так?
– Ну, – согласился Однокозов.
– Так что – ну? Бежать надо, бежать отсюда! Потом можно вернуться. Купишь себе хороший джип, будешь хоть каждую неделю сюда приезжать. Памятники на кладбище поправишь. Ведь покосились же все, ну нет, что ли?
– Покосились, – согласился Однокозов. – Давно собирался.
– Ну и вот!
– Чего же – вот?
– Вот – предлагаю тебе, глупая твоя башка. Приятель у меня есть. Договоренность есть. Привезу тебя – сразу же на работу. Снимем квартиру. Осмотришься.
– Где? – спросил вдруг Однокозов.
– Что – где? – не понял Турецкий.
В голове у Однокозова после некоторого прояснения как будто снова стало мутнеть.
– Где квартира? – спросил Эдуард.
– В Москве! В Москве, Эдичка, в столице! Ты же пойми главное. Никуда твоя деревня не денется, все на месте так и останется. Приедешь через месяц, приедешь через год. Все как было, так и будет. А жизнь-то проходит. Ну вот сколько тебе сейчас?
– Лет-то? Сорок девять.
– Вот! А мне сорок пять. Мне бы тоже хотелось теперь куда-нибудь – так ведь нет, борюсь, работаю! Женишься же!
– В Москве трудно жениться, – сказал Однокозов. – Бабы там меркантильные. Я вот свою в провинции нашел, в Бресте.
– И что? Где теперь она? Какая разница – меркантильная, не меркантильная. Ну ладно, ты извини. Я не об этом.
Турецкий стал рисовать ему прелести московской жизни, а сам, будто слушая себя со стороны и наблюдая всю эту сценку чужими глазами, все больше и больше убеждался в глупости и даже безумности своей затеи. Зачем, зачем, зачем?
Глава одиннадцатая
ПАГУБНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ «УНБЛЯХТЕРА»
Однокозов знакомил Турецкого со своим хозяйством. И уговаривал, что тот ничего не понимает в настоящем деле, коим занимается он, Эдуард Терентьевич Однокозов. А если бы понимал, то не так бы и пел.
Турецкий и не помышлял петь, а сказанное воспринимал как образное мышление Эдуарда, погрязшего окончательно в своем деревенском хозяйстве. Если бы его можно было считать таковым. Картошка, моркошка, свекла, капуста – все это было так далеко от Турецкого, убеждавшегося в полной бессмысленности своей миссии. Никого не надо было спасать. Никто не желал «спасаться».
– А вот завтра на зорьке мы с тобой, Турский, махнем на охоту! – мечтательно проговорил Однокозов. – Ты такой охоты, как у нас, нигде не видел!
– Завтра на зорьке, как ты говоришь, я буду уже в Москве. У меня срочные дела.
– Как это так? – изумился Однокозов. – Разве к нам можно приезжать только на один день? Нет уж, я тебя просто не отпущу! Иди сюда и удивляйся!
Однокозов зашел в сарай и вывел наружу блестящий серебристый мотороллер.
– А! Как тебе? – обратился он к Турецкому, горделиво вздымая голову и похлопывая мотороллер по рулю, как похлопывали раньше по шее породистую кобылу. – Япония! Великолепная Япония!
– Слушай, давай не сейчас… – предложил Турецкий, представив себе, как пьяный Однокозов влезет на мотороллер. – Не хочется мне что-то…
– Как это не хочется? – возмутился Однокозов. – А не сейчас – так когда? Ты вон завтра уезжать собираешься, а сейчас не хочешь?!
– Так ты же меня не отпускаешь!
– Ну и что? Не отпускаю – и баста. При чем здесь эти штуки? А сейчас прокатимся. А ну-ка, Турский, иди сюда, полезай сам верхом на моего козлика. Вот ведь и фамилия моя сбылась – я один и козлик у меня один. Вот и все, и больше никого.
– А я? – спросил почему-то Турецкий, невольно поддаваясь на игривую и беззаботную пьяную болтовню Однокозова.
– А ты? Ты же завтра уедешь, – повторил Однокозов.
– А ты же меня собирался не пускать!
– А я тебя никуда и не пущу!
– А я убегу!
– А я тебя поймаю!
– А я вырвусь!
– А я тебя на мотороллере догоню!
– А я все равно вырвусь!
Турецкий не был настолько пьян, чтобы забыться. Но ему, изрядно захмелевшему, хотелось теперь немного поиграть в пьяного, поиграть в смешного пьяного, как играют почти все взрослые люди.