– Виктор, а вы точно сюда вышли? – переспросил он. – Может, левее или правее?

– Я это… конечно, пьяный был, только там в другом месте болото вокруг дороги – и только вот тут вот и можно на трассу попасть.

– А потом, когда голосовали, вы по обочине ходили? Может быть, вот сюда отошли. – Яковлев показал место на трассе, обозначенное Игорем.

– Не, я лично ходить тогда ва-аще уже не мог, я там присел, это… на камешки, и все, потом Игорь пальнул, а я отрубился просто от утомления и помню себя только это… уже в машине. Так что если и ходили, то я типа как лунатик был.

– Ладно, а зачем Игорь взял с собой в увольнение автомат, не знаете?

– Понятия не имею.

Турецкому хотелось получше присмотреться к Яковлеву, поэтому он пустился на небольшую хитрость. Отчитал ни в чем не повинного конвоира: «Я же просил – через двадцать пять минут! Русского языка никто не понимает?!» Казенным тоном извинился перед осужденным и занялся перелистыванием дела, каждые полминуты черкал на листе бумаге строчку-другую ничего не значащих каракулей, делая вид, что выписывает нечто чрезвычайно важное. Периодически исподлобья поглядывал на Яковлева, стараясь понять, ждет ли тот чего-нибудь от их встречи: боится или, наоборот, надеется. Процедура томления осужденного под конец и самому Турецкому наскучила, но он выдержал заявленные двадцать пять минут, поскольку решил изображать следователя-педанта. Именно такому человеку разуверившийся во всем Яковлев может рассказать то, о чем до сих пор предпочитал помалкивать.

Предварительные выводы были неутешительными. Яковлев за несколько месяцев следствия и заключения привык к своим бывшим коллегам относиться отчужденно. Привык к допросам, ко всяким: к стремительным и изматывающе-нудным, и нервы у него были в порядке, вытерпел полчаса неизвестности, сидя в расслабленной позе на неудобном табурете. И все-таки он проявлял некоторые признаки беспокойства. Турецкий видел этому лишь одно объяснение: в спецколонии он чувствовал себя в большей безопасности, чем в Златогорском СИЗО, куда его этапировали пару дней назад. Возможно, небеспочвенно.

– Итак, гражданин Яковлев, – начал Турецкий тем же казенным тоном, без всякой паузы, и только после первых слов прекратив перелистывать документы, – ваше дело решено вернуть на доследование со стадии предварительного следствия. Возглавить расследование поручено мне. Я старший следователь Управления по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры Александр Борисович Турецкий. Я ознакомился с кассационной жалобой, поданной адвокатом, нанятым вашим родственником, Яковлевым Николаем Ивановичем, и с материалами дела. Основания, послужившие причиной решения о доследовании дела, на мой взгляд, совершенно недостаточны для назначения повторного слушания. Однако по содержанию самого дела у меня возник ряд вопросов. Но прежде чем их задать, я хотел бы выслушать ваше заявление, если у вас таковое имеется.

Яковлев ответил медленно и без выражения, тщательно подбирая слова:

– К делу должна быть приобщена моя жалоба. В ней все изложено. Больше добавить ничего не могу.

Турецкий открыл нужную страницу.

– В своей жалобе вы пишете: «…во время следствия меня угрозами вынудили дать ложные показания против себя»… Однако ни словом не обмолвились, кто именно заставил вас совершить самооговор.

– Больше добавить ничего не могу.

– Вы считаете, что вам по-прежнему угрожает какое-то конкретное лицо или группа лиц?

– Больше добавить ничего не могу, – повторил Яковлев в третий раз.

Других слов, что ли, не знаешь, возмутился про себя Турецкий, сказал бы, что ли, «без комментариев», все веселей. Зануда вы, молодой человек, хоть по виду и не скажешь.

– Ваша жалоба выдержана в юридически выверенном стиле. Я полагаю, вам помогли ее составить другие заключенные спецколонии, хорошо разбирающиеся в процессуальных нюансах. Тем не менее вы пишете про угрозы «во время следствия», а не «со стороны следствия». Это стилистическая неточность или вы хотели подчеркнуть, что оказанное на вас давление исходило не от представителей следственных органов?

Яковлев промолчал, – видимо, постеснялся повторить в четвертый раз то же самое.

– Как часто вам приходилось стрелять из табельного оружия?

– Как положено.

– Конкретнее.

– Ну были стрельбы – иногда раз в две недели, иногда раз в месяц.

– Где эти стрельбы проходили?

– В тире в расположении батальона.

– То есть во время регулярных занятий по огневой подготовке вы стреляли из пистолета?

– Ну не из рогатки же!

– Уточняю вопрос, – слегка повысил голос Турецкий, – в этом тире вы не стреляли из автомата?

– Нет, как там можно стрелять из автомата?! Из автомата мы стреляли на полигоне института внутренних дел.

– Как часто?

– Не помню точно. Короче, много.

– Вспомните хотя бы приблизительно, пять раз, десять, сто?

– Раз шесть-семь, может, чуть больше. А может, меньше, не помню.

– По сколько патронов вам выдавалось на каждое упражнение?

– Как правило, один рожок – тридцать патронов, три одиночных пробных, три на зачет, по грудной мишени, остальные – очередями по движущимся.