Москва — Александрбург.

Ночь с 11 на 12 марта 2006 года. Валентин Баканин

Поздней ночью из Москвы этапировали человека.

Этапировали с широким размахом. Усиленный конвой. Две бронированные автомашины. Арендованный самолет.

Кто же этот монстр, заслуживший столь пристальное внимание со стороны милиции? Страшный маньяк-убийца, способный голыми руками уложить десяток противников, а после съесть их глаза и вырезать для своей мрачной коллекции языки? Фанатичный террорист, который постоянно выжидает момент, чтобы покончить самоубийством, унеся с собой на тот свет как можно больше жизней мирных граждан? Шпион враждебного государства, обученный всем секретным приемам спецслужб? На худой конец, матерый расхититель государственной собственности?

Валентин не знал, к какой из вышеперечисленных категорий он относится: ведь по завершении игры под названием «мешок на голове» ему так и не сказали, в чем его обвиняют. Но, судя по количеству окружавших его вооруженных людей с бдительными лицами, Ганнибал Лектер по сравнению с Валькой Баканиным — не более чем сосунок… Гордись, Валька, ты получил свои пять минут славы! Была, должно быть, глубокая ночь, возможно, близко к утру, и сознание избитого, дезориентированного, ни минуты не спавшего Баканина плавало и расплывалось, как свет фонарей в его затуманенных глазах. Глаза эти способны, однако, были различить за линией конвоя пассажиров, присутствовавших в аэропорту в этот глухой час. На лицах тех, кто перемещался без конвоя, читались страх и опасение: как бы не вырвался на свободу этот зверь, которого везут куда-то с эдакой помпой! Правда это было, или только состояние Баканина стало тому виной, но он не заметил на этих лицах ни единого проблеска жалости… «Я невиновен! — хотелось крикнуть Валентину. — Я не знаю, что происходит! Я не знаю, что со мной собираются сделать! Спасите! Позвоните моему адвокату!» Но крик, непрерывно звучащий внутри, так и не вырвался вовне. Кто ему поверит? Даже если бы кто-то и поверил, преступнику не дали бы довести свое воззвание до конца. Заткнули бы рот или — автоматная очередь… Кто знает, вдруг именно этого они и добиваются? Убийство при сопротивлении… Тело обмякло, точно лишилось костей. Нет, не костей лишился Валентин — он лишился достоинства честного человека. Когда столько глаз устремлено на тебя, и во всех ты отражаешься страшным преступником, очень трудно не поверить самому, что ты — преступник…

«А ну, встряхнись! — прикрикнул на себя Валентин. — Мямля! Ты-то сам знаешь, что ничего плохого не совершал? Ну вот, а это главное. И прекрати психовать! Прекрати, я сказал! Эх, не было бы наручников, закатил бы себе пощечину. Нечего киснуть! Бывают же следственные ошибки? Бывают. И не всегда в нашей стране торжествует правосудие. Но тем более нельзя поддаваться панике. Надо бороться. Будем, Валька, бороться…»

Обращенная к себе зажигательная речь имела определенный успех: по крайней мере, заставила встряхнуться. Кости снова очутились на месте, где им и положено. Мышцы ног сокращались исправно. По трапу самолета Валентин поднялся без понуканий и подталкиваний; правда, дважды чуть не потерял равновесие, потому что подниматься по ступенькам в наручниках ему еще не приходилось.

Кажется, придется овладевать и этим навыком… Наручники, кстати говоря, были маловаты — слишком тесны для фамильных баканинских ручищ, широких, словно у крестьянина. Может, это было сделано специально, чтобы увеличить его мучения, может, просто не нашли подходящих наручников, но факт остается фактом: руки онемели, как зуб под заморозкой. Даже мурашки, которые так раздражали его в первые часы задержания, перестали бегать в пальцах. Не видя, он затруднялся сказать, есть ли у него еще пальцы и если есть, в каком они состоянии…

— Снимите наручники, — попросил конвоиров Баканин, едва очутился в салоне самолета, который показался ему необыкновенно тесным и грязноватым, похожим отчего-то на выеденный изнутри огурец. Может, из-за того, что обивка кресел здесь была зеленая? И зеленые шторы на иллюминаторах… — Снимите, пожалуйста, я не буду сопротивляться.

Один из конвоя пробубнил что-то в духе, что инструкций насчет снятия наручников не получал.

— А чтобы довести меня до ампутации рук, такие инструкции вы получали? — настаивал Баканин.

Все-таки они были не звери. Обычные серенькие мужики, служаки, которые, возможно, даже не знали, кого им выпало везти. Тот, который говорил об инструкциях, связался по рации с кем-то отсутствующим и, выслушав, скомандовал своим людям:

— Наручники снять!

Судя по тому, как они возились, толкали и трясли его, отечность передавленных кистей не сразу позволила исполнить приказ. Зато потом Баканин почувствовал — правда, физически почувствовал — движение крови в сосудах. И на пределе силы воли удержался, чтобы не взвыть, потому что движение крови возвращалось с дикой болью, и зуб под заморозкой превратился в зуб с глубоким дуплом, в котором орудует шершавое заржавленное сверло бормашины…

Отвлеченный страданиями, которые причиняли ему — теперь уже снятые — наручники, Валентин как-то упустил момент, когда самолет, вдоволь напрыгавшись по взлетной полосе, оторвал шасси от земли и взмыл в небо. Мелкие неприятности, связанные с перепадом давления, вроде закладывания ушей, на этот раз миновали его. А ведь всегда считал, что у него слабый вестибулярный аппарат… Баканин просто сидел в кресле, осторожно поглаживал одна о другую свои непослушные синеватые, в багровых пятнышках, кисти и размышлял о том, что лучшее средство от шалостей вестибулярного аппарата — чрезвычайная ситуация. Ему доводилось читать, что заключенные в концлагерях временно избавлялись от прежних болезней — инстинкт выживания, активизировавшийся в сложных условиях, побеждал хворь. Зато после освобождения все старые болячки возобновлялись с новой силой, иногда приводя к смерти… Ну а ему нечего думать о смерти. Раньше смерти он еще поборется…

— Куда меня везут? — спросил Баканин конвоира.

Тот предпочел изобразить глухонемого. Очевидно, контакты между конвоирами и конвоируемым не поощрялись. А может, о Баканине успели наговорить черт знает чего…

— В Александрбург? — Валентин проявил настойчивость. Аэропорт Домодедово, из которого ему неоднократно случалось летать в родной город, свидетельствовал сам за себя.

Конвоир расщедрился на кивок.

«Что же, — сказал себе Баканин, — теперь я знаю. Теперь я догадываюсь: кому-то потребовалось свалить на меня убийства… Стоп, Валька, без паники. Только не надо сейчас думать о том, что тебе предстоит в Александрбурге. Надо думать о ближайших целях. Например, сходить в туалет. Правда, попозже, когда пальцы отойдут. Иначе я не справлюсь с брючной пуговицей…»