Но Афанасьев, вынужденный жизненными обстоятельствами познакомиться с юриспруденцией, вдруг увлекся этим крючкотворством. Работать в прокуратуру его никто, разумеется, не приглашал. Оставался сыск. И, заочно закончив юрфак университета, он попросился в оперативники. Просьбу его милицейское начальство удовлетворило. И даже «вернуло» ему офицерское звание лейтенанта. Сверстники его к тому времени уже донашивали капитанские погоны…

— Махн мандтугай! — выругался отставной майор, нечаянно плеснув горячим кофе на палец.

— Давно хочу спросить, дядь Вадим, что это значит?

Павел Шаров, свежеиспеченный кандидат технических наук, выпускник аспирантуры кафедры термодинамики и тепловых двигателей университета имени Губкина, автор десятка печатных работ, посвященных диагностике оборудования компрессорных станций, был достойным продолжателем славных семейных традиций.

— А я знаю, Паш? — улыбнулся Вадим Иванович Афанасьев, давний друг семьи Шаровых. — Это у меня вместо тривиального русского мата в ходу. А наделе это лозунг монгольский. Что-то вроде нашего «Слава КПСС!».

Двое мужчин удобно расположились в креслах кабинета старинной квартиры на Арбате. Вдоль стен тянулись высокие — под потолок — полки с книгами. На журнальном столике у стены тепло светился абажур лампы. Окно, за которым шумела столица, было задернуто шторами. Павел, отодвинув ноутбук, шумно отхлебнул из чашки. Здесь фактически ничего не изменилось с момента трагической гибели его отца. Те же книги, тот же массивный шкаф со старой пишущей машинкой наверху, та же страшная — с черепами — маска над дверью…

Афанасьев перехватил взгляд собеседника.

— Да. Это я Васе, отцу твоему, подарил. Одна из немногих вещиц, которые я привез из той удивительной страны…

В первой половине XVII века сын Тушету-хана Ундур-гэгэн, глава ламаистской церкви и государства, основал в урочище Ширээтцагаан-нуур обитель, состоявшую из временных сооружений, окруженных завесами из желтых полотнищ. Она так и называлась Шар бесийн хот (Желтый полотняный город). Лет шестьдесят кочевой монастырь многократно менял свое местонахождение, но в 1779 году расположился оседло на северном берегу Толы, недалеко от впадения в нее речки Сельбы, в долине, окруженной горами со всех четырех сторон. Говорят, что именно здесь находился дворец легендарного кереитского правителя Ван-хана. Через эту долину проходил и чайный путь из Китая в Россию, и дороги, связывавшие восточные и западные районы Монголии.

Молодые автоматизаторы стояли на огромной центральной площади бывшего Святого куреня. Так к концу девятнадцатого столетия стал именоваться монастырь, а точнее, совокупность нескольких монастырей, окруженных кольцом двадцати восьми дамских общин-аймаков. Только монахов-лам жило тогда в курене более тринадцати тысяч — это при всем населении вымирающей от голода и сифилиса Монголии, не насчитывающем и девяноста тысяч.

Нынче от бывшего семидесятихрамового центра Урги оставались лишь свидетельства Пржевальского да фрагмент общего вида города начала XX века работы Джугдера. Но и то, что предстало взорам новоявленных жителей монгольской столицы, впечатляло.

— Так, парни, — обратился к экскурсантам Саша Дубинин, один из счастливцев, которые работали на «Мире». — Уж если фотографироваться, то здесь. Внутри монастыря все равно аппарат работать не станет.

— Это еще почему? — возмутился обладатель последнего слова в отечественном фотоаппаратостроении — новенького «Зенита-Е» — Вадим Афанасьев.

— Про-о-осто не станет, и все-о-о, — замогильным голосом протянул Саня. — Проверено.

Афанасьев недоверчиво пожал плечами, решив непременно на деле опровергнуть всяческую отсталую мистику. Но сняться снаружи всех храмовых и дворцовых сооружений тоже стоило. И Вадим принялся интенсивно щелкать «Зенитом», снимая приятелей и захватывая в объектив то резные триумфальные ворота с шатровой крышей типа китайских пагод, то главные ворота Зеленого дворца с изображением богов или великих батыров.

Сфотографировались и у деревянного, оформленного резными капителями портика грандиозного храма Мэгджид Джанрайсэг. Над нижним двухэтажным кирпичным сооружением были надстроены два деревянных этажа с шатровой кровлей, образуя огромное единое пространство, где когда-то во всю высоту стоял медно-позолоченный колосс Авалокитешвара. Само здание стоит на холме, что еще более возвышает его над низкорослой монгольской столицей. И даже окраска храма — нижняя часть белая, а устремленный в небо шатер темно-коричневого цвета— способствовала иллюзии, делая храм выше, чем он был на самом деле.

Вошли в монастырь Гандан. И тут Вадим убедился в правильности Саниного предостережения. Статую Дзонхавы неподалеку от входа сфотографировать еще удалось, но сколько ни жал потом лейтенант на кнопочку, открывающую затвор, ни единого щелчка не последовало до самого выхода за ворота.

Пришлось достопримечательностями любоваться просто так, открыв рот. И без всякой надежды на документальные свидетельства. Жаль. Тем более вскоре лейтенант навсегда покинул эту далекую страну…

Вадим Иванович улыбнулся, вспомнив себя молодым. Моложе, чем Пашка сейчас. Эх, где мои семнадцать лет?.. Как он был тогда самоуверен и наивен! Разве думал он, разглядывая экзотические монгольские храмы, что так непросто сложится его дальнейшая жизнь?..