Шрифт:
Саша взял кольцо колбасы и хлеб. Он шёл по берегу, жевал и анализировал происшедшее. А ведь он ошибку совершил. Немцы были на берегу, а сороки верещали немного далее. Человек сюда шёл, а он всё внимание на немцев обратил. А если бы это был не политрук, а враг? «Навыки утратил, Саня!» – укорил он сам себя.
Забрав вещмешок с тушёнкой, он вернулся назад. Политрук сидел в коляске, разложив перед собой еду, и пил вино из горлышка бутылки.
– Ну и вино у них вкусное! – поделился он с Сашей впечатлением.
Саша присел на сиденье мотоцикла.– Времени у нас мало, политрук, думаю – четверть часа, не больше. Что с ногой? Идти сможешь?
– Сквозное пулевое. Болит, сволочь. Как пройдёшь, ногу натрудишь, кровить начинает.
«Стало быть, политрук не ходок, скорее – обуза», – промелькнуло в голове у Саши.
Шумилин как будто прочитал его мысли.– Ты что удумал? Один уйти хочешь?
– Если бы хотел, не вернулся бы, – усмехнулся Саша. – В мешке – тушёнка.
– О! Здорово! То ни гроша, а то вдруг алтын! – пьяненько хихикнул политрук. На голодный желудок его развезло.
– Я сейчас бинты поищу, видел где‑то, – поднялся Саша. – Перевязать тебя надо.
Индивидуальные перевязочные пакеты Саша видел в ранцах у немцев. Он принёс несколько штук, сложил их на коляску мотоцикла.
– Скидывай галифе!
Политрук стянул брюки. Осмотр раны Сашу не порадовал. Выходное отверстие гноилось, вокруг него – краснота. «Как бы гангрена не приключилась, – обеспокоился Саша, – ему бы сейчас врача и перевязку». Он прошёлся по поляне, нашёл листья подорожника. Ополоснув в воде, приложил их к ране и перевязал немецким бинтом.– Ловко у тебя это получается, – похвалил его политрук.
– Это от бабушки. Пацаном ещё был – то коленку собьёшь, то занозу загонишь. Вот она подорожник и прикладывала.
Политрук попытался натянуть галифе.– Стой! – остановил его Саша. – Надевай немецкую форму!
– Ты что?! Чтобы я, красный политрук – и вражью форму надел?! Да ни за что!
– А теперь послушай меня. Ты со своей ногой далеко не уйдёшь, рана гноиться начала. А до линии фронта, по моим прикидкам, больше двухсот километров. Сможешь ты их пройти?
Политрук отрицательно покачал головой.– Потому я и предлагаю тебе переодеться в немецкое. Форму натянем, очки мотоциклетные, каски. Сколько сможем, проедем. Глядишь, и рана твоя подживёт.
– Ты думаешь, кто‑нибудь поверит, что мы немцы?
Политрук провёл рукой по лицу, заросшему недельной щетиной. И в самом деле: немцы выбриты чисто, гладко, а у политрука не лицо, а рожа – как у оборванца. Но ведь должны же у немцев бритвенные принадлежности быть!
Саша перевернул ближайший к нему ранец, высыпал его содержимое на землю. Нашлась и бритва – опасная, и помазок, и кусочек мыльца.
– Садись, политрук, побрею!
Он развёл в немецкой жестяной кружке мыльце, помазком нанёс пену на лицо политрука, осторожно выбрил. Опасной бритвой он пользовался в первый раз, и с непривычки было неудобно.
Политрук с наслаждением провёл рукой по лицу.– Эх, сейчас бы подворотничок свежий! Да «Шипром» побрызгаться, – мечтательно произнёс он.
Саша меж тем обошёл поляну и собрал немецкое обмундирование.– Вот, примерь на себя! – протянул он политруку чужую форму, и сам стал раздеваться.
После примерки нескольких френчей он подобрал себе китель и галифе, потом принялся за сапоги. Сорок второй – ходовой размер – он нашёл быстро. От одежды пахло прежним владельцем – потом, каким‑то одеколоном и ещё бог знает чем.
Политрук после некоторых колебаний тоже переоделся. Одежду – свою и политрука – Саша уложил в пустой ранец. Потом протянул политруку мотоциклетные очки и каску.
– Надевай!
Политрук с видимым отвращением натянул очки, нахлобучил шлём. Саша с удовольствием осмотрел его.– Ну вот, а ты не хотел! Вылитый фриц! Никто тебя остановить не посмеет, кроме разве что фельдполиции. Да ещё и погоны на тебе не рядового.
– Да? А в каком я теперь звании?
– Не знаю, я их знаки различия не изучал. Ты должен это лучше меня знать.
– У нас в политотделе всякой дрянью не занимались.
– Ага, бить врага хотели – на чужой земле и малой кровью. Слышал не раз уже.