Шрифт:
Современная жуликоватая шушера, что там ни говори, мелкотравчата – а вот, скажем, в Меншикове этого не было ни на грамм. Это и подкупало. Баловень судьбы и счастливчик. Талантливый полководец (и вор). Государственный деятель (и вор). Преданный соратник и друг гениального человека (и вор, вор, вор). Конечно же скидка на век, тут тебе и нравы, и распущенность, и размах, – но ведь не только. Общеизвестны случаи его почти бессмысленного «хапанья».
«…У него сие зло в породе, – писал один из вельможных, – он схватывается с сим злом, воюет, а побороть не в силах».
И не надо было вглядываться с лупой в полустертые страницы «Переписки вельмож», чтобы заметить закономерность: после каждого своего срыва Меншиков спешил доказать царю и отечеству, что главнейшее в нем «есмь человек, но не вор». И может быть, не только и не столько царю спешил он доказать это. Может быть, себе. Поди знай.
И, кстати, Меншиков тоже в свой час был лихим человеком.
(О Меншикове можно было и по пятому разу писать повесть, – это мог быть сам по себе портрет, увлекающий и поражающий омутными, темными местами. Но это было не мое. И не потому, что истории боязно, а потому, что я привык делать свое дело – с живого. Я любил это. Как, должно быть, упыри любят привкус тепленькой крови.)
Да, вор, но не вор-накопитель. Вор, который был скорее раб этого своего воровства, а не хозяин. Как раньше говорили – раб страсти своей.
Две интереснейшие черты извлек я из сравнения с Меншиковым.
Первое – раб страсти своей.
И второе, не менее важное, – барство.
* * *
«Как он вел себя, расскажи, Женя. Когда вы обсуждали «ваш совместный» сценарий, как он себя вел?»
«Спокойно».
«Совершенно спокойно?»
«Да».
«Ну, а хоть в чем-то, хоть в мелочи, Старохатов проговорился, что это все-таки твой сценарий?»
«Зачем ему проговариваться? Дело есть дело».
«А на худсовете?»
«Тем более. На худсовете он вставал, величественный и важный. И говорил: «Мы долго работали… Мы задумали этот образ… Когда Мы отрабатывали диалоги».
«И ни одно слово у него не дрогнуло?»
«Он улыбался».
Магнитофонная лента крутилась и отдавала то, что когда-то заглотнула в себя. Иногда вспархивали звуки, как при неторопливом выдохе сигаретного дыма: мы с Женькой Бельмастым сидели тогда в его пустой комнате и курили.
«Женя, скажи, – когда с глазу на глаз вы оставались, Старохатов тебя не смущался?»
«Это я его смущался».
«Но ведь сценарий твой. А Старохатов – только толкач».
«И тем не менее смущался я».
«Почему?»
«Мне все время казалось, что я в чем-то нечестен».
«А он?»
«Он не из тех, кто смущается. Барин есть барин».
* * *
Это барство, несомненно, было барством человека, попавшего в первый ряд совсем недавно. Барство очень простого и доброго, в сущности, человека. Барство одаренного человека. И немножко – барство выскочки.
* * *
Магнитофон на поверку дерьмо. (Не оправдал надежд.) Магнитофон хорош при записи, там он делает свое дело, но при расшифровке это мука мученическая. И не только потому, что разговор в жизни – это не разговор на бумаге. Я переписывал разговорную выжимку на бумагу, хватал авторучку и без конца нажимал то «пуск», то «стоп», – это дергало, как дергает живого человека машина.
* * *
…Я приехал, когда худсовет уже начался, – более того, судя по времени, дело было в разгаре. Обсуждение шло уже полтора часа. Я заглянул – Павлуша Шуриков сидел в самой глубине комнаты. Он был возбужден. Он был красен. Он что-то выкрикивал, защищая своего приятеля. Старался. В коридоре было пусто. Я слонялся взад-вперед и терпеливо ждал.
Иногда я чуточку приоткрывал дверь.
– …предложил весьма любопытный сценарий. Но я хочу заметить одно, – нараспев тянул какой-то старичок.
Я заглянул через десять минут:
– …очень любопытный сценарий. Но я хочу заметить еще одно. – Старичок тянул за словом слово, и казалось, ему вот-вот не хватит дыхания.
Когда я заглянул через полчаса, все еще предлагались поправки.
Одному казалось, что в сценарии маловато любви. Другому казалось, что любви многовато. Были, разумеется, и те, которым любви было как раз. Люди не могли быть одинаковыми, и потому люди были самые разные – как обычно. Как везде.