Стивенсон Роберт Луис
Шрифт:
— Я перенес ужасное потрясение, — сказал он, — и никогда не поправлюсь. Моя смерть — вопрос нескольких недель. Что же, моя жизнь была приятна, она нравилась мне, да, нравилась. Иногда я думаю, что если бы мы знали все, мы умирали бы охотнее.
— Джекиль тоже болен, — заметил Утерсон. — Ты видел его?
Лицо Ленайона внезапно изменилось, и он протянул другу дрожащую руку.
— Я не желаю ни видеть доктора Джекиля, ни слышать о нем, — сказал он громким, трепетным голосом. — Я порвал всякую связь с этим человеком и прошу тебя не упоминать более о том, кого считаю мертвым.
— Эге!.. — произнес Утерсон, и после продолжительного молчания заметил: — Мы трое — старые друзья, Ленайон, и новых у нас не будет. Не могу ли я чем-нибудь помочь?
— Ничем, — возразил Ленайон, — спроси у него сам.
— Он меня не принимает, — сказал адвокат.
— Не удивляюсь, — был ответ. — Когда-нибудь после моей смерти ты узнаешь все, я же говорить не могу. Между тем, если ты в состоянии посидеть со мной и потолковать о чем-нибудь другом, Бога ради, останься у меня, если же ты не можешь отделаться от этой проклятой темы, пожалуйста, уходи, она для меня невыносима.
Придя домой, Утерсон сел к столу и написал Джекилю письмо. Он жаловался в нем на то, что его не принимают в доме друга, и просил доктора разъяснить причину его прискорбного разрыва с Ленайоном. На следующий день Утерсон получил от Джекиля длинный ответ, местами написанный в очень трогательных выражениях, местами таинственный и туманный. По словам Джекиля, разрыв с Ленайоном был непоправим.
«Я не порицаю нашего старого друга, — писал Джекиль, — но разделяю его мнение, что нам с ним лучше не видеться. Вообще я намереваюсь вести очень уединенную жизнь. Не удивляйся и не сомневайся в моей дружбе к тебе при виде того, что моя дверь будет часто закрыта даже для тебя. Предоставь мне идти моим мрачным путем. Я навлек на себя наказание и опасность, но какие, не могу сказать. Если я великий грешник, то и великий страдалец. Я даже не воображал, что на земле может быть столько ужасов, столько отнимающих всякое мужество страданий! Ты в силах сделать для меня только одну вещь, Утерсон, только одним путем облегчить мою судьбу, а именно: уважай мою тайну».
Утерсон был поражен. Мрачное влияние Хайда исчезло; доктор вернулся к прежним занятиям, к прежним друзьям и еще неделю тому назад существование, казалось, сулило ему счастье и почести; теперь же дружба, душевный мир, все, чем жизнь красна, внезапно рушилось для него. Такая большая и ничем не подготовленная перемена походила на сумасшествие, но, основываясь на словах и манерах Ленайона, Утерсон решил, что тайна была глубже.
Через неделю Ленайон слег в постель, а менее чем через две умер. Утерсон с грустью в душе присутствовал на похоронах друга; вечером того же дня он заперся в своем кабинете и, сидя при одной свече, вынул конверт, надписанный почерком и запечатанный печатью Ленайоиа.
«В собственные руки Г. Д. Утерсона,
в случае же, если он умрет раньше,
прошу уничтожить конверт, не читая»,
стояло на пакете, и адвокат боялся распечатать его. Он думал: «Сегодня я похоронил одного друга. Что, если ценой этого будет другой?» Наконец он победил страх, как недостойное чувство, и сломал печать. В конверте был другой пакет, тоже запечатанный и с надписью:
«Не открывать до смерти или исчезновения Генри Джекиля».
Утерсон не поверил своим глазам. Точно так же, как в безумном завещании, которое он уже давно отдал его автору, здесь опять в связи с именем Генри Джекиля говорилось об исчезновении! Но в завещании эту идею подсказало мрачное влияние негодяя Хайда; здесь же о ней говорилось слишком определенным, ясным, ужасным образом. Что хотел сказать этим Ленайон? В уме душеприказчика покойного родилось невыносимое любопытство; ему захотелось, не обращая внимания на запрет, исчерпать все эти тайны до дна, но профессиональная честность и верность покойному другу оказались сильнее любопытства, и конверт был спрятан в дальний угол несгораемого шкафа.
Но одно дело не поддаться любопытству, а другое победить его; можно сомневаться, чтобы с этого дня Утерсон с прежним жаром жаждал общества своего оставшегося в живых друга. Он с любовью думал о нем, но его мысли были тревожны и полны опасений. Правда, Утерсон несколько раз заходил к Джекилю, но всегда чувствовал почти облегчение, когда его не принимали; может быть, ему бывало легче говорить с Пулем, стоя у порога, среди живых звуков, нежели входить в дом добровольного рабства и разговаривать с непонятным, добровольным узником. Пуль не мог сообщить адвокату никаких приятных вестей.
Доктор еще чаще прежнего запирался в своем кабинете близ лаборатории и даже иногда ночевал в нем. Он был не в духе; он стал молчалив, он ничего не читал и, казалось, таил что-то на уме. Утерсон вскоре так привык к неизменному характеру сведений, получаемых от Пуля, что мало-помалу стал приходить к доктору все реже и реже.
ГЛАВА VII
Встреча у окна
Однажды в воскресенье Утерсон по обыкновению гулял с Энфильдом, и они случайно зашли в глухую торговую улицу. Против двери оба остановились, чтобы посмотреть на нее.