Мистер Генри положил карты на стол. Он медленно встал и, как бы погруженный в раздумье, подошел к мастеру Баллантрэ.

— Подлец! — сказал он тихим голосом, скорее про себя, чем обращаясь к кому-либо, и, не торопясь и не обнаруживая никакого особенного волнения, ударил брата прямо в лицо.

Мастер Баллантрэ вскочил. Лицо его приняло какое-то особенное выражение. Я никогда не видел его таким красивым, как в эту минуту!

— Как ты осмелился ударить меня! — закричал он. — Да знаешь ли ты, что нет на свете человека, которому я позволил бы ударить себя?

— Говори тише, не кричи. Или, быть может, ты желаешь разбудить отца и просить его заступиться за тебя?

— Господа, господа, успокойтесь! — закричал я, стараясь стать между ними.

Мастер Баллантрэ схватил меня за плечи и, отстранив меня от себя, обратился к своему брату:

— Понимаешь ли ты, что ты сделал? — спросил он.

— Отлично понимаю, — ответил мистер Генри. — То, что я сделал, я сделал по зрелому обсуждению.

— Я требую крови, я требую крови! — кричал мастер Баллантрэ.

— Дай Бог, чтобы пролилась твоя, — сказал мистер Генри, снимая со стены, на которой висело различное оружие, две сабли и предлагая их на выбор мастеру Баллантрэ. — Только пусть Маккеллар будет свидетелем нашего поединка; мне кажется, что это крайне необходимо.

— Прошу тебя не оскорблять меня больше, — сказал мастер Баллантрэ, принимая одно из оружий, — и знай, что я с тех пор, как я себя помню, ненавидел тебя.

— Отец мой только что лег спать; нам, стало быть, драться здесь нельзя, — сказал мистер Генри, — выйдем куда-нибудь подальше.

— Пойдем в аллею из кустарников, там есть одно местечко, где нам очень удобно драться, — сказал мастер Баллантрэ.

— Господа, постыдитесь, что вы делаете! — закричал я. — Дети одной матери, и вы хотите отнять друг у друга жизнь, которую она вам дала!

— Именно, этого мы и желаем, Маккеллар, — сказал мистер Генри совершенно таким же спокойным голосом, каким он говорил в продолжение всей этой сцены.

— Ну, в таком случае я этому помешаю.

И тут я должен упомянуть о крайне недостойном поступке с моей стороны. В ту минуту, когда я собрался бежать к лорду, мастер Баллантрэ схватил меня за руку и, приложив острие сабли к моей груди, пригрозил убить меня, если я только двинусь с места. Увидев перед собой страшное блестящее лезвие, я до такой степени испугался, что бросился перед мастером Баллантрэ на колени, и как дитя, начал просить прощения.

— Нет, нет, не убивайте меня, — закричал я жалостным тоном, — я вас не выдам!

— Ну, теперь я спокоен, что он нам не помешает, — сказал мастер Баллантрэ, отходя от меня. — Приятно иметь дело с трусом.

— Нам нужны свечи, — сказал мистер Генри таким спокойным голосом, как будто за это время ничего не произошло.

— Вот этот храбрец, который так и дрожит, может принести нам свечи, — сказал Баллантрэ, указывая на меня.

К моему стыду, я должен сказать, что до такой степени испугался направленного на меня оружия, что, не думая о том, что я говорю, предложил принести в сад фонарь.

— Нам не нужно ф-ф-о-о-наря, — сказал мастер Баллантрэ, передразнивая меня. — В саду нет ни малейшего движения воздуха, так как сегодня чрезвычайно тихо; возьмите пару свечей и идите вперед, а мы последуем за вами. Не думайте, что вам удастся улизнуть! О нет, я тут за вами, с оружием в руках.

И при этих словах он показал мне блестевшую в его руках саблю.

Я взял в руки подсвечники и пошел вперед, хотя был бы готов пожертвовать многим, если бы я мог в данную минуту убежать и созвать людей на помощь. Но так как я боялся за свою жизнь, то мне ничего другого не оставалось, как исполнить приказание мастера Баллантрэ, и хотя у меня от страха зубы так и стучали, я все-таки шел вперед.

Мастер Баллантрэ сказал правду: в саду не было ни малейшего движения воздуха, ни малейшего ветерка, мороз был чрезвычайно сильный, но при этом было замечательно тихо. Небо было совершенно темное, так что мы стояли в саду, словно под темной крышей. Никто из нас не произнес ни одного слова, и за исключением скрипа наших шагов по замерзшей земле, ничего не было слышно.

Мороз подействовал на меня, словно ушат холодной воды. Выйдя на мороз, я почувствовал, как меня всего им обдало, и я начал дрожать уже не от страха, а от холода; спутники же мои, несмотря на то, что они, подобно мне, вышли в сад с открытыми головами, казалось, и не замечали, что они вышли из теплой комнаты на мороз, и никто из них даже не вздрогнул.