— В замужнюю женщину? — Маленькие глазки Эйаля сопроводили его взгляд застенчивой улыбкой, которая свидетельствовала, что мое откровенное признание не застало его врасплох.

— Да… в замужнюю женщину.

— Только не говори мне, что ты имеешь в виду директорскую жену, — сказал Эйаль с улыбкой, показывавшей, что ему меня жаль.

— Жену Лазара? — Я изобразил удивление и фальшиво рассмеялся. — Что за мысль? — И я немедленно поднялся со своего места. — Ты что, на самом деле считаешь, что я мог бы влюбиться в женщину на двадцать лет старше меня?

Но на Эйаля мое возмущение большого впечатления не произвело. Пожав плечами, он продолжал улыбаться.

— Я ни на что не намекаю, это не мое дело. Я только заметил, что ты без конца фотографировал ее. А кроме того, она и на самом деле очень мила. Но все это не имеет значения. Если ты влюблен не в нее, то в кого же? Но, что еще более важно, за кем она замужем?

Он продолжал бы еще, но в эту минуту вошла его мать, неся две чашки с супом, которые осторожно поставила на стол, после чего уселась рядом с нами, положив свои красивые еще и очень белые руки на стол.

— Вы присоединитесь к нам? — приветливо спросил я.

Она колебалась, потом ответила:

— Нет. Я не голодна. — И лицо ее, обращенное к сыну, пошло красными пятнами.

Эйаль поднялся, нежно положил свои руки ей на плечи и мягко сказал:

— Да. Маме надо следить за своим весом.

Ближе к концу ужина, когда невеста — Хадас, живая, хорошо сложенная девушка, с открытым и доброжелательным взглядом, — пришла и начала стряхивать изящными движениями снежинки со своих волос, мать Эйаля удалилась наконец в свою комнату и оставила нас одних. Я дал себе слово не говорить больше с Эйалем о своих проблемах. Но не тут-то было. На этот раз именно он немедленно вернулся к расспросам о «замужней женщине», которая, похоже, поразила его воображение. Хадас, которая вся излучала расположение ко мне, очень удивила меня тем, что была отлично информирована о моем путешествии в Индию. Оказалось, что коротко остриженная девушка, Микаэла, та, которая принесла в дом Лазаров новости об их заболевшей дочери, была из того же самого киббуца, что и Хадас. Я быстро поднялся, поскольку хотел побыстрее уехать, как если бы боялся потерять душевное равновесие в связи с подобным совпадением, которое было для меня слишком уж неожиданным. Борясь с возбуждением, я спросил Эйаля, нужно ли мне перед тем как отбыть, заглянуть в комнату его матери и попрощаться, или дать ей отдохнуть. Эйаль, желавший, кажется, чтобы я не задерживался более, поднялся и сказал:

— Итак, Бенци, только не пытайся меня убедить, что ты не сможешь из-за расстояния прибыть в Эйн-Зохар на нашу свадьбу.

— А вы уже наметили дату?

— Конечно, — ответили они в один голос, тут же назвав мне точную дату и для верности потребовали, чтобы я тут же, при них, занес ее в свой календарь, поклявшись, что никакие силы в мире не помешают мне быть там. Затем Эйаль согласился, чтобы я заглянул к его матери и попрощался, — не стоит лишать ее этого маленького удовольствия. Я осторожно проследовал за ним в просторную затемненную комнату, где мы когда-то играли детьми и где сейчас она лежала, накрывшись одной простыней, которая выдавала, насколько она прибавила в весе за последний год.

— Бенци хочет попрощаться с тобой, — прошептал Эйаль, бережно пробуждая ее ото сна.

— Да, — сказал я. — Я хотел попрощаться и поблагодарить вас за ужин. Все было так здорово… даже вкуснее, чем обычно.

Однако она мне не улыбнулась на прощание, только покивала головой и произнесла:

— Передай мой привет твоим родителям, и не забудь приехать к Эйалю на свадьбу. Тебе обязательно надо быть там — не столько ради нас, сколько ради себя самого.

— Я обещаю, клянусь, — сказал я и в подтверждение своих слов приложил обе ладони к сердцу, как это делали в Индии.

У меня были все основания, чтобы присутствовать на свадьбе. Эйаль еще со школьных времен был моим лучшим другом. Но кроме того, я рассчитывал встретить там похожую на подростка Микаэлу и, быть может, через нее я смогу косвенным образом установить контакты с Эйнат, а уже через Эйнат с ее родителями, поскольку мои отношения с Лазаром оказались исчерпанными. И в то время, как я несся по улицам Иерусалима, удивляясь огромным сугробам, высившимся по обеим сторонам дороги, меня не покидало чувство… нет, не зависти к приближающейся женитьбе Эйаля. Согревала и одушевляла меня мысль о жене Лазара. При том, что этот путь мог привести меня в пропасть неизведанных мною ранее чувств.

Я добрался до дома и сказал своим родителям, ожидавшим моего возвращения с обычным нетерпением, что дороги очистились уже от снега и теперь ничто не препятствует моему возвращению в Тель-Авив; они знали, что я должен вернуться в больницу, чтобы продолжить борьбу за место в отделении хирургии. Отец воскликнул вдруг с совершенно не свойственной ему горячностью:

— Почему это решение они отдали на усмотрение профессора Хишина? Почему это он самолично решает, кто может работать в отделении, а кто нет? В таких ситуациях, всегда имеются скрытые мотивы, и, слушай меня внимательно, Бенци, прежде чем кричать, что я неправ, может быть, именно потому, что ты показал себя таким трудягой, настолько преданным своему делу, да, именно поэтому он хочет от тебя избавиться? Почему решение этого вопроса не поручили всему коллективу отделения, а? Здесь ведь обсуждается не вопрос ловкости рук… здесь речь идет о преданности профессии и этой больнице. А это именно те качества, которые ты проявил за последний год. Почему же никто не вспомнил об этом?

Мне было тяжело слушать подобные речи… быть может, еще и потому, что и сам ощущал несправедливость происходящего.

— Но послушай, отец, — сказал я, пытаясь утихомирить его, — ты рассуждаешь так, будто это единственная больница на свете. Я могу найти такое же место в любой другой больнице в Тель-Авиве.

— Да. Но не такого уровня, как эта, — возразил он, и он был прав.

— А может быть, — продолжил я, — мне стоит вернуться в Иерусалим.