— Оооох, — громко вздыхает Смирнов, потом ругается на своем восточно-славянском, как будто кто-то еще не выучил основные понятия. — Кого мы растим, спрашивается? Там громче всех радуется этой их жалобе знаете кто? Нет, не Копты. Альгуэра, морановский любимчик. И какое там неловко? Блядь малолетняя.

Что есть, то есть. И вчера он тоже впереди всех… Интересно только, в чем дело.

— Иван Петрович, я вам тут отправлю кое-какие материалы к статье о состоянии специализированного образования, которую я потихоньку пишу. Посмотрите на досуге. Мне будут интересны ваши замечания.

Камеру студсовет так и не нашел. Хуже того, помещение театра, где ночью заседали с Васкесом, студенты назначили своим новым штабом. Символично: после переворота победившие обычно занимают дворцы побежденных, а не свои явочные квартиры. Что ж, пусть. Меньше возни. Но надо будет их потом огорошить.

Когда Левинсон перещелкнул в очередной раз на камеру в театре, он так удивился, что даже не сразу взял гарнитуру. В штабе бурлил скандал. Действующие лица: Смирнов, Альгуэра нехорошего поведения и Эти Копты. Сам по себе состав, не располагающий к бурным выяснениям отношений. Альгуэра наушник, а Копты сначала поплачут в одну подушку на двоих, а потом втихаря напакостят, но на открытый конфликт не пойдут никогда.

Нельзя сказать, что они шумели или кричали. Они скорее тюкали, как два аиста, клювами, наперебой. Террановец, красный и надутый — без пяти минут отек Квинке, это что надо делать с пятикурсником, чтобы он пришел в подобный вид? — стоит рядом, держится за спинку стула. Аисты клюют человечину.

Только головы ходят, как у нефтедобывающих установок.

— Мы думали…

— Иван Петрович…

— Мы думали, что вы хороший человек.

— Что вы защищаете, кого можете.

— Что у вас совесть есть.

— А вы…

— Как вы вообще могли?

— Вы же знаете, что с ними…

— Что с нами…

— Делали.

— Вы же от этого своих защищали.

— Как же вы можете?

— Если бы к вам женщину привели…

— Жертву изнасилования…

— Многократного.

— И она бы радовалась, что ее больше не будут…

— Не обидят…

— Пусть это и был ее муж.

— Вы бы ей тоже про верность говорили?

Так. Понятно, ясно и очевидно. Совесть наша Смирнов воспринял молчание как знак одобрения и первым делом взялся за моральный облик студента Альгуэры. И прочел ему нотацию — надо думать, публичную, при всем студсовете, он у нас кретин или негодяй, интересно уже? или все-таки саботажник? — о верности. Потому что совесть наша истеричная Смирнов суждения выносит в первую долю секунды, быстрее чем японский боец рубит мечом. А объясняет он потом — под девизом факультета «все вслух, все понятно», — эти свои уже вынесенные и непоколебимые высокоморальные суждения.

И вот тут на него наступили Эти Копты. Крестьяне с колотушками на нашего рыцаря в сияющей броне. Остальные жмутся по углам, наблюдают. Сказать, что удивлены — сильно преуменьшить, просто небо за последнюю неделю падало на землю слишком часто. И исчерпало запасы удивления.

— Скажи, Альберто…

— Чем тебе угрожали…

— …и как заставили?

Альгуэра молчит, надувается еще сильнее. Он говорить-то может, интересно? Гигантский хомяк-убийца. Смотрит в пол.

— Скажи, пожалуйста Ивану Петровичу.

— Не надо, — вскидывает руки Смирнов. — Я… я понимаю…

Альберто поднимает голову и ясно, звонко, только где-то в шлейфе сиплая стиснутость, выговаривает:

— На первом курсе я украл деньги у преподавателя. — Васкесовская безмятежность во взгляде и голосе.

— Давайте, Иван Петрович…

— …скажите ему, что он вор и его надо было отчислить.

— Скажете?

Черт его знает, умеет ли Смирнов читать пластику. На его месте Левинсон уже обдумывал бы, как будет обороняться. Потому что одно неверное слово — и девочка сорвется в атаку. А у нее по всем боевым дисциплинам «отлично». По остальным тоже. А у Смирнова за спиной стол и четыре стула — и он неизбежно в них запутается.

— Прости, — совершенно спокойно говорит Смирнов, — ты это зачем сделал?

— Лежали.

Это, как ни странно, ответ. Многие студенты поначалу пробуют на зуб системы слежения, доказывают себе, что они сами с усами… но Альберто был дураком, что взял деньги. На первом курсе. И еще большим дураком потом, когда соглашался есть с руки вплоть до вчерашнего дня. Методы избавления от давления и шантажа проходят на четвертом.

— И вот так все? — спрашивает Смирнов, и поясняет, — Ко мне никогда не попадали те, кто…