— Всё равно не понимаю, как он провёл современную науку.

Георг засмеялся, как будто Иоаким очень смешно пошутил.

— В этой отрасли есть старый девиз — чем известней художник, которого ты подделываешь, тем скромнее должна быть работа, и наоборот. Самых великих он избегал, потому что в таких случаях эксперты всегда настроены признать работу подделкой. Для классиков существует довольно небольшой каталог, который расширяют очень неохотно… к тому же Виктор сам и былсовременной наукой. Один из самых авторитетных экспертов и реставраторов! Сам разрабатывал методы выявления подделок — химические, оптические, спектральные… Он знал совершенно точно ход мыслей экспертов, и именно поэтому ему удавалось их провести.

Со своей тростью Георг очень напоминал состарившегося Дэнни Кая {1} . Казалось, он в любой момент может пуститься в пляс или спеть легкомысленный куплетик из жизни мошенников. Но тут-то всё было всерьёз, понял Иоаким. Всё, что Георг Хаман, или Роберт Броннен, говорил об его отце, — совершенно серьёзно.

— Манера мазка художника — как отпечатки пальцев. Мотивы меняются, палитра меняется, а мазок остаётся. Особенно это заметно в импасто. Так вот, если самый-рассамый эксперт возьмёт лупу и начнёт разглядывать «Матфея и ангела», он не найдёт никакой разницы в мазке Виктора и Караваджо. Твой отец был гений.

Он положил трость на письменный стол и внимательно посмотрел на Иоакима.

— Я тебя не утомляю?

— Наоборот! Я хочу знать всё о моём отце…

— Мой шведский уже не тот, что раньше, — посетовал Георг Хаман. — Не слишком ли я высокопарен… или … как это сказать… старомоден?

— Вовсе нет.

— Тогда садись в кресло. Только кота прогони… кстати, его зовут Густав Броннен. Пойду на кухню, посмотрю, нет ли у меня бутылочки вина…

Весь вечер и до глубокой ночи Иоаким просидел в квартире Георга Хамана и слушал рассказы старика об отце. Он пожалел, что не захватил блокнот или диктофон, но потом, к своей радости, осознал, что помнит разговор чуть не дословно. Сотрудничество Виктора и Георга прервалось в конце пятидесятых. Чтобы не вызывать подозрений, каждый продолжал работать на своём месте. А начало шестидесятых, как понял Иоаким, было золотым веком Виктора. Именно в этот период он создал свои самые замечательные подделки.

Одно время его пригласила на работу Галерея Колнагиса {2} в Лондоне. Будучи выдающимся экспертом, он завязал множество важнейших знакомств. В эти годы он продал множество подделок знаменитым коллекционерам. Музей Гуггенхайма приобрёл у него доселе неизвестного Рунге, Поттер Пальмер купил рисунки Буше. Но он всегда противостоял соблазну испытывать границы доверчивости. Ему всегда удавалось самое трудное в жизни мошенника — вовремя завязать.

Несколько лет после этого он занимался своей работой в Стокгольме. Спрос на него был колоссальным. Кроме виртуозных реставрационных работ он по государственному заказу разрабатывал новые методы обнаружения подделок. Он начал сотрудничать с Институтом Дернера в Мюнхене, подружился с экспертами из Института Курто в Лондоне и Института Вильденштайна в Париже. Под именем Виктора Кунцельманна он изъездил всю Европу вдоль и поперёк.

В начале шестидесятых, во время оттепели, он посетил Советский Союз. В Москве, куда Виктора пригласили помогать в реставрационных работах, он познакомился с Костаки, в то время ещё совершенно неизвестным в Европе коллекционером русского авангарда. Таким образом, становятся понятным, откуда взялись работы, подаренные им Жанетт для открытия галереи. Ещё до того, как супрематисты стали известны на Западе, он знал каждый мазок таких художников, как Татлин, Попова и Лисицкий.

Но бывшие компаньоны словно бы не могли оторваться друг от друга — впрочем, это так и было, настолько тесно оказались сплетены их судьбы. Они возобновили свою деятельность.

Несколько лет они работали то в Стокгольме, то в Западном Берлине. Они обзавелись новыми псевдонимами, чтобы свести риск разоблачения к минимуму. Но с середины шестидесятых они, как сказал Георг, занимались только безопаснымиделами. Никаких сенсационных работ из их ателье больше не выходило. После неудачной попытки продать Эренштраля Национальному музею — это было единственным исключением за всю их практику — они оставили классиков в покое и сосредоточились на русском авангарде и абстрактном искусстве, которое в то время ещё не завоевало такого оглушительного признания.

— Вы же должны быть сказочно богаты, — сказал Иоаким, когда Георг упомянул такие имена, как Дюбюффе и Ротко {3} . — За их работы платят миллионы!

— Не забудь, что мы закончили ещё до того, как цены на современное искусство подскочили на такие заоблачные высоты. К тому же Виктор жертвовал очень большие суммы в фонд помощи художникам.

В конце шестидесятых они снова разошлись и не встречались до середины семидесятых. Георг тогда сотрудничал с одним голландским копиистом, Виктор работал сам по себе в Стокгольме. Из своих подделок он создал нечто вроде коллекции, своего рода алиби своей деятельности как посредника при покупке и продаже произведений искусства. Георг считал, что это был гениальный тактический ход.

— Потрясающие работы у него в ателье вызывали зуд приобрести что-то. Виктор ломался немного, но в конце концов шёл навстречу или предлагал нечто похожее. Говорил, что такое-то и такое-то полотно попало ему в руки при очень странных обстоятельствах, но провинанс он гарантирует. А при его репутации такая гарантия ценилась очень высоко!

Как бы то ни было, в основе всего, что делал Виктор, лежала страсть к живописи. Он вкладывал в полотна всю душу… Мало этого, он, по-видимому, считал их подлинниками, поскольку никто и никогда не смог бы отличить их от оригинала… Он словно бы реинкарнировал художников, воскрешая их стиль и палитру.