И еще одно хорошее произошло. В Нагалале у нас с сестрой появилась наша первая собака, терьер смешанной породы, которого мы получили в подарок от друзей и назвали весьма оригинальным именем Лаки, то есть «счастливчик». Это был веселый и умный щенок, который с возрастом стал настоящим членом семьи. Однажды зимой маме захотелось пошутить, и она примерила ему синюю шерстяную безрукавку, которую связала моей сестре. Мы стали хохотать, и чувствительный Лаки невероятно обиделся. Он выбежал из дома как был, в этой синей безрукавке, и мама бросилась за ним. Она долго преследовала его — под дождем, утопая в деревенской грязи, в сопровождении своры возбужденных и злорадствующих деревенских собак, — но в конце концов вернулась, победоносно размахивая перепачканной мокрой безрукавкой.

— Только этого нам не хватало, — тяжело дыша, сказала она, — чтобы о нас говорили, будто мы вяжем свитеры для собак.

И хотя она при этом улыбнулась, но можно было почувствовать, что это «чтобы о нас говорили» было произнесено с полной серьезностью.

Мама всячески пыталась заинтересовать меня сельскохозяйственными занятиями, но, увы, не преуспела в этом. Дядя Менахем выделил ей участок в полдунама за птичником, и она посеяла там огурцы, перец, баклажаны, чеснок, лук и помидоры для нашей семьи. Каждый день, после уроков на курсах, она шла навестить свой огород и через несколько дней попросила меня пойти ей помочь.

Я охотно пошел. Мы начали полоть, разрыхлять и окучивать, но через полчаса я выпрямился, оперся на мотыгу и сказал ей:

— А сейчас ты поработай, а я буду рассказывать тебе истории.

Она расхохоталась, но домашние, услышав об этом, понимающе переглянулись, видимо припомнив, как сеял когда-то огурцы мой отец. Кстати, несколько лет спустя я начал куда серьезней работать с Менахемом и Яиром и даже получал от этого большое удовольствие. Но тогда, в девять лет, я отнюдь не демонстрировал того усердия, которого ожидают от претендента на почетное звание «Я из мошавников Нагалаля». Вся моя трудовая деятельность ограничивалась утренними посещениями коровника, куда нас с сестрой посылали за молоком.

В коровнике всегда звучала громкая музыка. Дядя Менахем протянул туда провод от домашнего радио и подсоединил к нему динамик. Он говорил, что музыка хорошо влияет как на количество молока, так и на его качество. Наши коровы попеременно слушали то «Кол Исраэль», то «Галей Цахал», и всякий раз, когда дядя, находясь в коровнике, хотел перейти с одной станции на другую, он закладывал два пальца в рот и громко свистел, а его жена Пнина, услышав этот свист, тотчас переключала домашнее радио на нужную волну. Во время дойки оба дяди, Менахем и Яир, непрерывно спорили, перебивали и передразнивали друг друга, рассказывали разные истории и острили по поводу своих родителей, самих себя, своих соседей и всех прочих мошавников.

К маминому великому удовольствию, я научился у них многим семейным выражениям (созданным по большей части бабушкой Тоней) и начал широко ими пользоваться. Мне очень нравилось бабушкино «я вся трясусь» — так она говорила, когда хотела показать, как сильно она сердится, — а также «я разбита телом и душой» и уже упомянутое мною выше «когда я была девушкой». Но особенно по душе пришлись мне слова, которыми она реагировала на чью-либо смерть: «Его уже нету». Так она говорила о каждом умершем, в любом случае добавляя при этом: «У него была ужасная смерть». То не были ошибки в грамматике или медицине — то были ее языковые изобретения, которые семья тут же с восторгом присваивала. Мы по сей день говорим «его уже нету», независимо от того, кто умер — мужчина или женщина или речь вообще идет о разбившейся в аварии машине. А самые строгие наши блюстители семейных традиций обязательно при этом добавляют: «У него была ужасная смерть», — даже если эта смерть была мгновенной или в глубокой старости.

Некоторые из бабушкиных оборотов распространились также среди друзей дома, а одна важная фраза стала даже мировой классикой. То было выражение: «Ты ко мне говоришь?» — которым она пользовалась, когда к ней осмеливался обратиться кто-нибудь из ее врагов. Можете представить себе наше волнение и восторг, когда много лет спустя мы увидели американский фильм «Водитель такси», где Роберт де Ниро стоит перед зеркалом, тренируясь быстро выхватывать револьвер, и говорит при этом с похожей интонацией: «You talkin' to mе?»

Лично я не был удивлен фразой де Ниро, потому что знал, каким образом она попала из Нагалаля в далекий Голливуд, но вся семья была потрясена. Все звонили друг другу по телефону и спрашивали с бабушкиной интонацией: «Ты видел?» или «Ты видела „Водитель такси“?» Потому что наша бабушка Тоня говорила это: «You talkin' to mе?» — намного раньше Роберта де Ниро, правда не на английском, а на иврите с русским акцентом. И в отличие от водителя такси, который упражнялся в этой фразе, закрывшись в своей комнате и выхватывая револьвер перед зеркалом, бабушка произносила ее в самом центре деревни, прямо в лицо своим врагам и не нуждаясь при этом в револьвере. «Ты ко мне говоришь?» — цедила она с оскорбительно-леденящей интонацией, а потом, раздавив врагов одной этой фразой, отворачивалась и шла себе дальше своей высокомерной (насколько позволяли низкий рост и короткие ноги) походкой.

После уроков и обеда я шел к Яиру, который был и остался самым близким мне дядей. Он был старше меня всего на восемь лет, и мы чувствовали себя скорее братьями, чем дядей и племянником. Яир был поздним сыном у бабушки и дедушки и рос в то время, когда отношения между ними окончательно испортились. Его старшие братья и сестры к тому времени уже обзавелись собственными семьями и покинули дом, и у него не было той поддержки, которую они оказывали друг другу в детстве. Но у него был — и остался поныне — спасательный круг в виде хорошего чувства юмора, и он говорил со мной, как старший брат с младшим.