Еще мысль! «Петр-первый» явится один, ибо, может быть, он и «первый» в переговорах с упорствующим квартиросъемщиком, но в своей фирме – не главный. Стал бы ГЛАВНЫЙ собственноусто дожимать какого-то там квартиросъемщика во второму часу ночи! У каждого своя поляна. «Случайная» шпана свою миссию выполнила. Пришел черед «Петра-первого» – дожимай, завтра отчитаешься. Бери подмогу и – вперед! Да не нужна мне подмога! Обижаешь, начальник! Сам справлюсь. И делиться ни с кем не надо. Лаврами. Сам все провернул. Упрямый, однако, попался клиент, но я его… убедил. Нет ничего проще, чем убедить клиента, прошедшего обработку троицей мордоворотов. Небось на ладан дышит, а все эти угрозы «зарежу» – черта национального характера. Плюнуть и растереть. Он же бздит, клиент! По голосу ясно – в телефоне. Щас смотаюсь – туда и обратно – и ажур. Не так ли?

По киношным стереотипам – так. Вот и проверит Ломакин, насколько живучи киношные стереотипы, насколько они, стеретипы, подменяют реальность, более того – становятся реальностью. Что-что, но в ИЛЛЮЗИОНЕ трюкач Ломакин завсегда на шаг впереди дилетанта.

Где ты, дилетант? Пора!

Он отхлебнул остывший чай. Дохлебал. Ждал. А-а, черт! Сообразил в последнюю минуту: «Петр-первый» должен знать Гургена в лицо – телефонные регулярные прозвонки, да, но изначально-то «Петр первый» навестил Гургена лично, собственной персоной, чтобы и тени сомнения не закралось у владельца недвижимости: фирма солидная, бумаги подлинные, внешность располагающая. Это потом, позже запускаются лбы с внешностью… н-не располагающей – чтоб клиент посговорчивей стал. Если так, то паричком с пучком на затылке не отделаться, маскируясь. Да и нет у натурального Мерджаняна никаких пучков-излишеств и усиков нет. Кудимова с трудом, но можно убедить: я – не кто иной, как Мерджанян! Кудимов прежде никак и нигде с реальным Мерджаняном не сталкивался. А вот «Петр-первый»… М-мда, задачка. Впору одеялом накрыться и оттуда бубнить: я сегодня плохо выгляжу, ах, не смотрите на меня!

Л-ладно. Есть один вариантик… Кино так кино!

Он ждал. Дремота пощипывала веки. Брысь! Он ждал.

Дождался!

С улицы – шуршание шин. Сквозь штору, не коснувшись ее, не включая свет, Ломакин исхитрился углядеть: «жигуленок», шестерка, припарковался.

Дверца машины клацнула всего раз. И в подъезде гулко хлопнуло – тоже всего раз. Предугадал, значит, Ломакин манеру действий «Петра-первого» – один пришел, сам пришел.

Ломакин не стал запираться. Чему быть, того не миновать. Только у Ломакина свое представление о том, чему, собственно, быть и кому чего не миновать.

Дверь с лестничной площадки в зало бесшумно открылась. Бесшумно – тем не менее он расслышал, потому что слушал. Тот, кто пришел, пришел – не цокая подковками. Жути напущено достаточно, пора не пугать, а дожимать – и не кнутом, а пряником.

Ого! Ничего себе – пряник! Ломакин расслышал, потому что слушал: затвор щелкнул, затвор. Ствол, значит, у «Петра-первого»? На кой? Подстраховаться решил – ну как владелец недвижимости с переляку действительно ножом готов пырнуть («Зарежу! Мамой клянусь!»).

Или троица недобитков поступилась самолюбием и отчиталась по существу: мы ему, конечно, да-али, но он нам – больше, с таким только и справишься, если ствол имеется. Эх вы, шушера! Нич-чего нельзя поручить! Все сам, сам. Ствол, говорите? Ну, я пошел. Один, между прочим. Учитесь!

Вот только стрельбы не хватало Ломакину! Оно конечно, ствол – больше для понта, для уверенности в себе… но есть у оружия такое обыкновение – срабатывать помимо воли того, кто его держит.

Укрыться бы заранее. Одеяло – не лучшее укрытие. Да. Действуй, Ломакин, как задумал.

– Тук-тук! – игриво прозвучало у дверей, потом «тук-тук» костяшками пальцев о дерево. – Можно?

Ломакин промолчал. Ломакина здесь нет.

Дверь распахнулась под ударом ноги. Но никто не влетел в проем, выжидал: вдруг сюрприз? вдруг огреют сзади по башке?

После затяжной паузы Ломакин угадал резкое вихревое движение – видеть не видел, но угадал: «Петр-первый» в полном соответствии с киношными образчиками небось стволом водит – полуприсев, сжав обеими руками, ловя на мушку… пустоту.

Пустоту, пустоту! Нет никого!

Впрочем, замкнутое пространство само по себе демаскирует: как бы удачно ни спрятался, ищущий найдет, если знает – есть тут, есть, но спрятался. Даже при полной неподвижности, даже не дыша – ты есть. Флюиды.

Но где ты есть, мастер?!

У противоположной окнам стены, вправо от двери, стоял шкаф. Тот самый; чуть сдвинутый. С правой стороны этого шкафа, в углу, образованном стеною и шкафом, стоял Ломакин. И стоял ужасно странно, – неподвижно, вытянувшись, наложив ладони на заднюю крышку шкафа, приподняв голову и плотно прижавшись затылком к стене, в самом углу, казалось желая весь стушеваться и спрятаться. По всем признакам, он прятался, но как-то нельзя было поверить. И правильно! Он не прятался, он засел в засаду… если эту позу можно характеризовать как «засел».

Если бы «Петр-первый» предпочитал книжки на досуге читать, а не видик смотреть, то мог бы и ЗА шкаф сунуться, стволом проверить – кто тут у нас? А у нас тут фигура – точно окаменевшая или восковая, бледность лица ее неестественная, черные глаза совсем неподвижны и глядят в какую-то точку в пространстве! Что бы тогда оставалось делать Ломакину? За палец укусить непрошеного гостя? Да? А тот вне себя три раза из всей силы ударит револьвером по голове припавшего к нему «Мерджаняна» – и, кстати, обнаружит: не Мерджанян это вовсе! Так что нельзя показываться на глаза…