— Десяток, — ответил Гуляев.

Мишка почесал голову.

— Надо семнадцать, — сказал он.

Гуляев посмотрел на него с удивлением: ведь семнадцать человек труднее победить, чем десяток.

— Разве из сухарновских добавить, — задумчиво предположил Мишка.

— Да что ты, сатана, — рассердился Гуляев, — ведь наши сухарновски…

— Ну, не пыли, — успокоил его Мишка. — Там видно будет.

— А брыкалка есть?

Брыкалкой колымчане прозвали пулемет.

— Брыкалку вверх увезли, — сообщил Гуляев.

На лице у Мишки выразилось облегчение. Колымчане считали пулемет не только оружием, но лучшим амулетом, залогом победы для белых.

Отряд перешел через западное устье и по путанным протокам и низким островам стал, перебираться на каменный берег востока. Надо было пройти верст шестьдесят, и партизаны попали на Сухарное только к полночи. Зато все обошлось благополучно. Каким-то неведомым путем сухарновцы узнали об налете. Было ли это предчувствие, или особого рода беспроволочный телеграф, который переносится в пустыне между разбросанными жительствами, не в последнем перелеске перед тундрой навстречу партизанам вышел молодец, одетый по чукотской моде, с длинным копьем вместо ружья или лука.

— Ну, как? — задал Мишка все то же вопрос.

— Спят дьявола.

— А зачем не передушите? — сказал ему Пака убедительно и просто.

— Да мы бы и рады, — сказал молодец, — да видно понимают дьявола, выбрались от нас, забрались в одну избу, выгнали Серегу Протолкуя…

— Что с ними? — спросил Пака.

— Ружья с носами, с десяток, а брыкалки нету.

Партизаны замялись. Военные берданки со штыками были все же страшное оружие против колымских кремневок.

— Как делать станем? — сказал после паузы Мишка. — Пака, говори!

И Пака предложил неожиданное средство:

— Давайте, заморозим их.

У колымских подростков зимою в ходу характерная северная шутка. Возьмут и заморозят чью-нибудь наружную дверь, забросают сверху донизу мокрым снегом и водою польют для крепости. Замороженную дверь никак не открыть изнутри, разве вырубить дерево двери и раскалывать потом льдистую обшивку, но и тут замораживают на такую толщину, что наружу и не вырвешься.

Пака предлагал устроить эту штуку с избою Протолкуя, где обитали белые.

Протолкуй крепко поскреб пятерней в нечесанном русом затылке.

— Дочки мои тамо, — оказал он озабоченно. — Потом прибавил с внезапным ожесточением: — А чорт с ними, с дочками!..

Он был самый зажиточный на Сухарной Колыме и раньше торговал по малости с соседними чукчами на восточном берегу и Протолкуем его звали за его красноречие в сделках, заведомо невыгодных для его простодушных покупателей. Но зажиточным людям горчее всего приходилось от белых. У них было что отнять. Хорошие избы, одежа, собаки и пища.

Также и у Сереги Протолкуя белые отняли избу, выгнали вон мужчин, а женщин оставили для всякой услуги и потребы.

И надо указать, что, несмотря на вольность колымских нравов, жители стали ненавидеть даже женщин, вступавших в общение с пришлыми дьяволами. Так и Протолкуй, после коротких колебаний, махнул рукой на свою собственную плоть.

Вышло как по-писаному. Большая изба Протолкуя имела внутренние сени и наружные сени. Их соединяли тяжелые двери, обшитые шкурами, первая, вторая и третья.

Внутренние сени причислялись к избе, наружные служили для склада собачьих корыт и саней и бочонков. Партизаны заморозили среднюю дверь и целые наружные сени. Наносили побольше воды, благо ушаты и ведра были под руками, снегу нагребли и хрушкого (зернистого) песку нарыли под угором из-под снега на речном берегу. Потом заморозили дверь и стали набивать наружные сени снежною мокрою массой.

Белые проснулись наконец, выскочили в первые согни и стали колотить прикладами по двери. Но было уже поздно. Наружные сени были набиты полярным бетоном. Снег, перемешанный с песком скипелся, как сплав неразрушимой крепости.

Тогда белые вернулись обратно в избу. Они попали в ловушку, в закрытую тюрьму, без всякого выхода.

Начинало светать. Партизаны держали под обстрелом три окна но переднему фасаду избы. Изнутри застучали приклады по первому справа окну. Льдина раскололась и одна половина упала. Показалась рука и взялась за косяк, подтягивая снизу большое тяжелое тело. И тогда Николай Собольков, дружинник из партии Паки, выстрелил из лука однозубой железной стрелой и пригвоздил эту руку глубоко к некрашенному косяку.