Так много вопросов, оставшихся без ответа; письма, казалось, только увеличили их число, вместо того чтобы помочь разрешить мучившие Дафну загадки. Были проданы только два экземпляра поэтического сборника сестер Бронте, куда же делись остальные? Посылал ли Брэнуэлл рукопись своего романа в издательство, где вышла книга сестер, или какому-то другому издателю? Отвергли его роман или он так и не был завершен? Если полагаться на письма Лиланду, Брэнуэлла больше волновало, что миссис Робинсон, овдовевшая 26 мая 1846 года, не вышла за него замуж (не захотела, не смогла?) даже после окончания требуемого приличиями периода траура.

День медленно тянулся, а Дафна продолжала читать письма, даже не сделав перерыва для привычной прогулки по берегу моря или в сторону мыса. Ощущение, что она погружается в тайну с неизвестным концом, а не приближается к исходу уже известной ей истории, овладевало ею все сильнее. Брэнуэлл сообщал своему другу Лиланду, что завещание мужа миссис Робинсон не позволяло ей вновь выйти замуж — «она оказалась не вправе распоряжаться собой». А затем события приобрели еще более драматичный оборот: Брэнуэлл утверждал, что получил письмо от некоего «джентльмена-медика», навещавшего мистера Робинсона во время его последней болезни и впоследствии ставшего свидетелем ужасного душевного состояния миссис Робинсон. «Когда доктор упомянул мое имя, она с изумлением посмотрела на него, а потом упала в обморок. Придя в себя, она пустилась в рассуждения о своей неугасимой любви ко мне, ее ужасе из-за того, что ввергла меня в пучину несчастья, своих муках из-за того, что стала причиной смерти мужа, который перед кончиной горько раскаивался в том, что плохо к ней относился. Ее чувствительной душе нанесен непоправимый урон: в бреду она говорила об уходе в монахини, и доктор честно мне сказал, чтобы я не питал надежд на будущее».

Читая это письмо и последующие, Дафна недоумевала по поводу бесконечных жалоб и раздражительности Брэнуэлла, гадала, не придумал ли он весь эпизод с миссис Робинсон. Дафна смутно ощущала какую-то фальшь в этой истории: жестокие условия завещания мужа, посредничество доктора, разговоры о монастыре — не могло ли все это быть сюжетными поворотами, позаимствованными из ангрианских историй Брэнуэлла: приключение в готическом духе байронического героя, подобного Нортенгерленду, а не мучающегося одиночеством сына приходского священника? Если же рассказ Брэнуэлла правдив, то в нем он предстает человеком безнадежно слабым, озабоченным желанием использовать разрыв с миссис Робинсон для оправдания своих писательских неудач. Самым деликатным моментом во всей этой истории, подумала Дафна, было то, что Брэнуэлл, несомненно, понимал: женившись на миссис Робинсон, он станет совладельцем унаследованного ею состояния и сможет жить в свое удовольствие, не заботясь о хлебе насущном. Было ли несправедливо с ее стороны вспомнить в этой связи о Томми? Ведь он, в конце концов, всегда много работал, хотя, конечно, ее доходы были намного выше его армейского жалованья или того, что платили ему в Букингемском дворце, поэтому именно ее деньги образовывали фундамент привычного ему стиля жизни: благодаря ее книгам оплачивались его яхты и сшитые на заказ костюмы, и не ее ли деньги материально обеспечивали его связь на стороне? Нет, ей не следует так думать, слишком это мучительно и бесцельно, а она должна вновь стать целеустремленной…

Она сглотнула слюну и заставила себя сосредоточиться на словах Брэнуэлла, но не могла подавить возникшего раздражения: Брэнуэлл в письмах к Лиланду погряз в жалости к самому себе, а в это время его сестры создавали свои шедевры. Знал ли Брэнуэлл об этих романах, изданных тайно, под псевдонимами, как и их поэзия, понять из писем было нельзя, хотя Дафна и подчеркнула одну строчку в его бессвязных посланиях к Лиланду: «Я знаю только одно: для меня настало время стать кем-то, сейчас я — никто».

Надеждам его суждено было угаснуть. В июне 1848 года, когда «Джейн Эйр» уже имела оглушительный успех, охваченный паникой Брэнуэлл вновь писал своему старому другу, надеясь, что Лиланд поможет ему избавиться от назойливых кредиторов, включая хозяина гостиницы, требовавшего оплаты просроченного счета: «Я ПОЛНАЯ РАЗВАЛИНА. Уже пять месяцев у меня жуткая сонливость, сильный кашель и ужасные душевные муки… Извини за эти каракули. Давно решил написать тебе письмо на пяти или шести страницах, но невыносимая душевная боль и телесная слабость не дали мне это сделать». Через три месяца Брэнуэлл умер.

Но оставил ли он после себя обещанный роман? Дафна обратилась ко второй книге, присланной Симингтоном, испытывая при этом растущую надежду. Она провела указательным пальцем по тисненному золотом названию на обложке. «А уставшие отдыхают»… звучит неплохо, учитывая, что издание посмертное, хотя Дафна сомневалась, что Брэнуэлл обрел покой, — слишком уж раздражительным предстает он в этих книгах. Том выглядел внушительно — очень красивый переплет из черной кожи, — но если быть до конца честной с собой, история представлялась фрагментарной и местами невразумительной. Да, в ней было много интригующего, в особенности герой Брэнуэлла, его ангрианское alter ego Александр Перси, граф Нортенгерленд, вступивший в адюльтер с замужней женщиной Марией Терстон из Даркуолл-Холла. И конечно же, в Даркуолле было что-то общее с Грозовым перевалом [13] … В какое-то мгновение сердце Дафны забилось сильнее: а что если эта история была ранним наброском романа, появившегося позже, а Мария и Перси — предшественники Кэти и Хитклифа? Брэнуэлл сообщил Лиланду, что работает над своим романом, в сентябре 1845-го, в то время как Эмили уже, возможно, писала «Грозовой перевал», ведь, насколько знала Дафна, книга была закончена следующим летом. Но что если идеи Эмили частично совпали и переплелись с замыслами ее брата? Сюжет у Брэнуэлла неопределенный, временами он вовсе отсутствует, в его истории нет линейного повествования, какого-то внятного начала, середины и конца, отсутствует внутренняя структура, все разрозненно и случайно. Но, даже несмотря на это, Дафна при чтении непроизвольно вспоминала «Грозовой перевал», поскольку брэнуэлловский Нортенгерленд, несомненно, послужил прототипом Хитклифа. Более того, приближаясь к концу книги «А уставшие отдыхают», Дафна обнаружила, что сравнивает ее с рассказом Брэнуэлла о своей любовной связи с миссис Робинсон, — казалось, все эти истории тесно переплетены одна с другой, образуя некую растянутую легенду, художественный вымысел, продолжение той роли, которую играл Нортенгерленд в детских набросках об Ангрии.

Дафна закончила читать, только когда наступили сумерки: грачи уже не кружились над деревьями, сумрак слился с лесной тенью. Ее радостное утреннее настроение постепенно рассеивалось по мере того, как заходило солнце, превратившееся в малиновую дорожку с медным отливом, дрожащую далеко в море, а потом и вовсе исчезнувшую. Жизнь Брэнуэлла была слишком беспросветной для подлинного праздника, слишком много было в ней тщеты и разочарования, что еще больше усиливало дурные предчувствия, нередко посещавшие Дафну в Менабилли с приходом ночи, сколько бы она ни уговаривала себя, что приемлет тьму и что та ничуть не менее плодотворна, чем свет. Но при всем этом ее не покидало странное чувство, что она неразрывно связана с Брэнуэллом: они с ним оба в царстве теней, что бы ни случилось. Она дала себе обет, хотя вслух этого не говорила, что сделает все от нее зависящее, чтобы доказать его участие в создании «Грозового перевала» и, быть может, обнаружить, что против него грешили более, чем грешил он, — ведь она займется расследованием интригующего факта подделки подписей на рукописях Брэнуэлла. Но она знала также, что надо относиться к нему непредвзято: это единственный способ двигаться вперед, и она должна сказать правду, во всяком случае надеяться, что та прорвется наружу.

Дафна встала из-за письменного стола, чувствуя, что надо немного размяться, вышла из хибары и медленно направилась через сад к дому, сознавая, что должна готовиться к поездке в Лондон: навестить Томми в больнице и привезти его наконец домой выздоравливать, как только врачи скажут, что поездка ему под силу. Над ее головой парили летучие мыши, белокрылая сова камнем падала вниз, под деревья, но луну скрывали облака, и звезд на небе не было видно.

Ребекка весь день вела себя тихо, отодвинутая в сторону Брэнуэллом, но Дафна ощущала ее, гневную и отвергнутую, где-то там, в темноте, на опушке леса, — темный силуэт на фоне шуршащих листьев и бледных, молящих о чем-то ветвей буков.