Старыгин подбежал к двери, потом вернулся, потому что вспомнил, что забыл термос, засунутый им в карман переднего сиденья. Не взглянув на Агриппину, он махнул рукой и выкатился последним из автобуса, подхватывая падающие шарф и перчатки.

Глядя на него из окна автобуса, она только пожала плечами. Старыгин подхватил сумку и пошел к метро, не оглянувшись. Агриппина прикрыла глаза.

Все-таки удивительно бестолковый тип – бегает, суетится, много лишних слов говорит… Ну зачем ей знать про какую-то соседку, с которой нужно говорить насчет какого-то Василия. При чем тут соседка? А жены-то, видно, у этого типа нету, потому что если бы была, то он спокойнее бы себя вел. Женатый мужик живет как у Христа за пазухой, жена ему ничего не сделает, обо всем позаботится, ему и думать ни о чем не нужно… А впрочем, какое ей, Агриппине, до всего этого дело? Черт, хотела же в дороге выспаться, так разве дадут…

В церкви темнело.

Мастер Нотке вынужден был отложить кисть и прекратить работу – глаза уже с трудом различали цвета и линии.

Тем более что сейчас ему предстояло завершить важную, ответственную часть труда – он закончил фигуру знатной дамы с лицом дочери советника Вайсгартена, оставалось наложить несколько последних мазков теплого розового тона, чтобы лицо дамы заиграло красками жизни, контрастируя с землистой бледностью ее мертвого кавалера, подчеркивая бесконечный ужас ожидающей каждого смерти, тщету и временность земной красоты и прелести…

Мастер работал быстро, используя каждую минуту короткого зимнего дня, чтобы угодить своему странному заказчику, но советник снова и снова приходил, чтобы поторопить художника.

Все равно сейчас работать уже нельзя. Конечно, можно попытаться сделать что-то при свете факелов, но мастер боялся утратить цвет, боялся нарушить сложную и волшебную игру красок.

Мастер посмотрел в угол, туда, где работали двое его подмастерьев.

Сейчас только один, старший, Ганс был на своем месте, усердно перетирал краски, младший, Фриц, куда-то запропастился.

Не успел мастер разгневаться, как под церковными сводами раздался топот легких ног, и непослушный мальчишка пробежал по проходу между скамьями.

Мастер ловко ухватил его за ухо, крутанул.

– Отпустите, хозяин! – взвыл мальчишка. – Отпустите меня! Больно! Очень больно!

– То-то – больно! – проговорил мастер строго. – Сколько раз я тебе говорил, чтобы не смел уходить без спросу!

– Погодите, хозяин! – взмолился Фриц. – Что я скажу… вы меня еще благодарить будете… я разузнал важное…

– Что ты там мог разузнать? Небось какую-нибудь глупую сплетню, не стоящую внимания! – недоверчиво переспросил мастер, однако немного ослабил хватку.

– Слуга из дома господина советника Вайсгартена сказал мне… – прошептал мальчишка, и тут же замолк. Хитрый бесенок знал, что хозяин заинтересуется и теперь будет тянуть с ответом, будет мучить его неизвестностью.

– Ну, что он тебе сказал? – повторил мастер нетерпеливо и сильнее дернул за ухо.

– Не крутите ухи! Больно же! – взвыл мальчишка.

– Не ухи, а уши! – поправил его хозяин. – Учись говорить как порядочные люди, а не как темная деревенщина! Так что сказал тебе слуга Вайсгартена?

– К ним в дом снова наведалась Болезнь! – прошептал Фриц испуганно. – Нынче у них побывал Черный Доктор, а потом – приходский священник… он соборовал барышню Шарлотту, единственную дочь советника…

– Ты не врешь, Фрицци? – переспросил мастер и повернулся к незавершенной картине.

На нее упал последний солнечный луч, и мастер увидел лицо Шарлотты Вайсгартен, полное смертной муки и безысходной тоски перед неведомым…

– Зачем мне врать, господин! – воскликнул мальчишка, пытаясь вывернуться из руки хозяина. – Это чистая правда, провалиться мне на этом месте!

И тут мастер Бернт услышал в глубине церковного нефа медленные, неуверенные, шаркающие шаги старика. Отпустив ухо подмастерья, он шепнул мальчишке, чтобы тот скрылся с глаз, и двинулся навстречу советнику.

Советник Вайсгартен вышел из тени на свет, падающий от высокого стрельчатого окна, – и мастер поразился происшедшей в его лице, во всем его облике перемене. Лицо старика, и до того усталое, изможденное, опустошенное, сегодня напоминало полуразрушенный дом, который давно покинули жильцы, в котором поселились сквозняки, привидения и дикие звери. Дом с выбитыми окнами, выломанными дверями, обвалившимися стенами.

Подбородок старика трясся, щеки обвисли и посерели, седые волосы свисали мертвыми спутанными прядями. И только глаза горели прежним огнем, только в них еще присутствовала жизнь и воля.